Ким Харрисон - За пригоршню чар

Я похолодела, ветер шевелил мне кудри. Это я знала, но это явно было еще не все.

Кистен нахмурился, видя мою тревогу.

— Когда она вернулась, Пискари стал играть на ее новых болевых точках. Он упивался ее отчаянием, подталкивал ее вести себя вразрез с ее убеждениями. Со временем она перестала сопротивляться и пыталась как-то сохранить рассудок, полностью отключаясь и позволяя Пискари делать из нее все, что он хотел. Она причиняла боль любимым людям в моменты, когда они меньше всего этого ждали, а когда ее все бросили, принялась совращать незнакомцев.

Кистен опустил взгляд на свои босые ноги. Он тоже был из тех, кому она причиняла боль, и ясно было, что ему стыдно, что он ее бросил.

Ты ничем ей не мог помочь, — сказала я, и он с гневом вскинул голову.

Это было ужасно, Рэйчел, — сказал он. — Я должен был помочь! А я просто отвернулся и ушел. Она не рассказывала, но думаю, ей случалось убивать, чтобы насытить жажду крови. Черт, надеюсь, это действительно были случайности.

Я сглотнула ком, но он еще не все рассказал.

— Потом она впала в буйство. — Он глядел на машину, но глаза были расфокусированы, словно он в прошлое глядел. — Живой вампир, но со способностями мертвого, прекрасная и соблазнительная смерть, гуляющая под солнцем. Такой ее сделал Пискари, и все ее преступления прощались. Любимое дитя.

Последние два слова он сказал с горечью и посмотрел на меня.

— Не знаю, что случилось, но как-то утром я нашел ее на полу у себя на кухне, всю в крови и слезах. Мы тогда уже несколько лет не виделись, но я ее оставил у себя. Пискари ее оставил в покое, и понемногу ей стало лучше. Наверное, он побоялся, что она слишком быстро себя убьет. Понял я только, что она нашла способ справиться с жаждой крови, примешав ее к сексу и так ослабив. А потом она встретила тебя и смогла вообще все прекратить.

Кистен погладил меня по волосам.

— Она теперь собой довольна. Ты права, она не бросит все сразу только из-за твоего отъезда. Но вот… — Он поморщился, и глаза опять затуманились. — С ней было плохо, Рэйчел, потом стало лучше. А когда она тебя встретила, она нашла в себе стержень, который Пискари не смог согнуть. И мне страшно не хочется увидеть, как он сломается.

Я вся тряслась, руки сами собой потянулись к его рукам.

— Я вернусь.

Он кивнул, глядя на мои пальцы в своих ладонях.

— Знаю.

Я чувствовала, что пора уезжать. Неважно, что теперь это чувство шло от потребности сбежать от того, что он мне рассказал. Я глянула на ключи:

— Спасибо за машину.

— Фигня, — сказал он, выдавив улыбку, но глаза так и остались тревожными, очень тревожными. — Вернешь заправленную.

Он шагнул ко мне, и я прижалась к нему, еще раз вдохнув его запах. Голова запрокинулась и наши губы встретились, но поцелуй был никакой — тревога лишила нас всякой страсти. Я ради Дженкса еду, не ради Ника. Нику я ничего не должна.

Я тебе в сумку кое-что положил, — сказал Кистен, и я отстранилась.

Что это? — спросила я, но он не ответил, только улыбнулся и нехотя шагнул прочь.

Пальцы погладили мне руку напоследок и соскользнули.

Пока, Кист, — прошептала я. — Я ненадолго. Он кивнул.

Пока, солнышко. Береги себя.

Ты тоже.

Он повернулся и ушел в церковь. Дверь скрипнула и закрылась.

Опустошенная, я повернулась и открыла дверцу машины. Дженксовы детишки посыпались из открытого окна, я села и хлопнула дверцей. Уложив под сиденье лэптоп и сумку, я вставила ключ в зажигание. Мощный мотор ровно загудел, и только тогда я глянула на Дженкса, опять поразившись, что он сидит тут в Кистеиовом трико и сверкает золотистой шевелюрой. Уму непостижимо.

Он уже пристегнулся и даже соизволил убрать руки от солнцезащитного козырька, который дергал вверх-вниз.

— А ты маленькая, — сказал он наконец с видом одновременно наивным и взрослым.

Улыбка скривила края моих губ. Включив передачу, я выехала на улицу, набирая скорость.

— Клянусь Тинкиным крылышком! — пробормотал Дженкс, запихивая в рот очередной ломтик «Читос». Тщательно прожевав его и проглотив, он добавил: — Чистый одуванчик. Как думаешь, ей это уже говорили? У нее волос на пару подушек хватит.

Я неотрывно пялилась на машину перед нами, тащась на пятидесяти шести милях, блин, по двухполосному шоссе, разделенному, блин, двойной желтой полосой. На голове у упомянутой девицы и правда во все стороны торчали пушистые белые лохмы — еще круче, чем у меня.

— Дженкс, — пробурчала я, — ты Кистену весь микрик крошками уделаешь.

Треск целлофана слабо различался сквозь музыку — веселенькую такую песенку, которая никак не подходила к моему настроению.

— Пардон, — ответил Дженкс, сворачивая пакет и бросая его на заднее сиденье. Облизав с пальцев краску, он принялся перебирать Кистеновы диски. В который раз. Потом покопался в бардачке, потом минут пять опускал окно на то-о-очно ту высоту, что хотел, потом регулировал ремень безопасности и еще проделал сотню телодвижений, которые не прекращал с минуты, когда сел в машину, и все это сопровождал бубнением под нос — явно уверенный, что я его не слышу. Да, денек выдался долгий.

Я вздохнула, удобнее перехватывая руль. Уже миль сто пятьдесят, как мы съехали с федерального шоссе на двухполосную дорогу, вместо того, чтобы катить по нему прямо до Макино. По обе стороны дороги нависали сосны, солнце пробивалось между ними лишь изредка. Горизонт от этого казался ближе, а задувавший в окошко прохладный ветер нес запах земли и свежей зелени. Меня это успокаивало — в отличие от музыки.

На глаза попался плакат Лесной службы, и я плавно затормозила. Не могла я уже ехать за этой девицей. А если я еще раз услышу «Бич Бойз», я эту песню Дженксу в глотку затолкаю. Не говоря уж о том, что господин Пузырь-с-наперсток мог опять захотеть на горшок, почему мы и тащились по проселкам, а не мчались по федералке. Дженкс с ума сходил, если не мог отлить в любой момент.

Когда машина загрохотала по деревянному мосту через дренажную канаву, упомянутый господин перестал копаться в бардачке. Он его три раза уже перерыл, но как знать, может, там что-то изменилось с тех пор, как он перекладывал там носовые платки, старые квитанции, страховые свидетельства и сломанные карандаши. Я напомнила себе, что он пикси, а не человек, как бы он ни выглядел, и присущее пикси любопытство никуда не делось.

— Привал? — поинтересовался он, невинно захлопав зелеными глазами. — Зачем это?

Я на него не смотрела, съезжая на обочину между двумя стершимися белыми линиями. Перед нами лежало озеро Гурон, но любоваться им сил не было.

— На отдых.

Музыка заглохла вместе с двигателем. Пошарив рукой под креслом — и разумеется, задев подживающими костяшками по новому ноутбуку, — я откинула спинку, закрыла глаза, блаженно вздохнула и растянулась, не снимая рук с руля.