Виталий Каплан - Чужеземец

Плюнула — и попала. Зашипел плевок, точно на раскалённый камень угодил, подёрнулся рябью плащ, потемнел. И медленно растаял в воздухе начальствующий над учётной палатой южных звеньев.

Пробудилась я — словно от толчка под рёбра. Опять вокруг всё то же было, стены, солома, решётка на окне, лунный свет, кружащаяся в нём мошкара — но это уже не снилось. Долго я с боку на бок ворочалась, хотела забыть о страшном — и не забывалось. А вдруг во сне открылась мне правда? Вдруг и впрямь есть место, куда уходит после смерти человеческая суть? И если меня там ждут оскорблённые духи…

Насмешек они мне не простят.

Так что же, готовить «достойный уголок»? Алана предать, Гармая? Тех, кого я в сердце своё приняла навечно? И внезапно ясно мне стало, кто они для меня. Не чудной путник, уроженец далёкой страны. Не дерзкий мальчишка-раб с тяжёлой судьбой. Сыном и внуком я их сочла. Слепая, безразличная судьба отняла у меня родного сына, не дала мне понянчить внуков — и я смирилась, тем себя утешая, что людям нужна. А вот сейчас непонятно что или кто — та же ли судьба, случай, или даже Истинный Бог — подарил мне, хоть и ненадолго, сына и внука. Но бесплатных даров не бывает — надо платить и за этот. Что ж, заплачу.

И выкатились на глаза мои слёзы — те, что так долго держала я в себе. Но кто сейчас мог меня услышать?

Сперва я не даже не поняла, что случилось. Плясала в лунном свете мошкара, кружились пылинки — и вдруг их беспорядочное движение изменилось, воронкой завертелся в лунных лучах столб света. С каждым мигом становился он ярче и плотнее — и вот вышла из лунного столба высокая молодая женщина. Не было на ней одежды, да и не нуждалась она в покровах. Очень похожа оказалась на свои статуи.

— Здравствуй, Саумари, — голос её был нежен и звонок, словно дюжина дюжин бронзовых колокольчиков.

— И тебе здоровья, Ночная Госпожа, — на сей раз язык подчинялся мне. — Хотя не думаю, что твоему здоровью что-то угрожает. Или и у бессмертных бывают камни в почках да гнилой кашель?

— Помнишь ли, Саумари, — не замечая моей шутки, сказала она, — как много лет назад ты стояла в моём храме передо мною, и просила?

— Я хоть и стара, но на память не жалуюсь.

Мне не удавалось найти нужный тон. Как с ней держаться? Как с бессмертной богиней? Мольбы, почести? Перебьётся. Тем более что её вообще нет.

— Так вот, сейчас я сама стою перед тобой и молю о помощи. Я, бессмертная, молю смертную. Хочешь, на колени встану?

— Что стряслось-то, госпожа Алаиди? — прервала я поток её красноречия. — Ума не приложу, на что тебе старая ведьма? И даже не ведьма, а так… обманщица.

— Тогда ты стояла перед моим алтарём, — будто не слыша меня, продолжала она, — и в слезах молила о сыне. Молила исцелить его смертную болезнь, дать ему жизнь. Я слышала каждое твоё слово, я обоняла жертвенную кровь. Но поверь, я ничем не могла тебе помочь. Мы, боги, можем многое, но не всё. Линии судьбы чертятся не нами. Пойми, это Мировая Судьба, которая превыше богов, хотя сама она не бог, не человек и не зверь. Она неживая, она не видит, не слышит, не думает, не чувствует. Она просто есть, и из её мертвого дыхания рождаются живые судьбы. И богов, и людей, и всякой мошки. Твоему сыну было предначертано умереть, не дожив до года сверх первой дюжины. Это неизменяемо. Ни я, ни мой брат Хаалгин, ни отец наш, Хозяин Молний, ни дед, Пастух Звёзд, ничего тут не смогли бы поделать. Не стану врать, будто я разрывалась от жалости к тебе, хотя ты мне и симпатична, ты сильная женщина, я хотела бы иметь такую жрицу… Я даже слегка помогла тебе.

Миухири умер легко, без боли. Я наслала ему светлый сон…

— Зачем ты оправдываешься, бессмертная? — Я приподнялась на соломенном ложе. — Или вам тоже знакомо чувство вины? Тебе стыдно, госпожа Алаиди? Так не стыдись, я верю, что ты не могла сына моего спасти. И я не всех больных, что ко мне приносили, исцеляла. Травы сильны, но не всесильны. Другого я не могу тебе простить — что ты не дала мне никакого знака, что просто спряталась от боли моей и тоски куда-то в свои ночные пределы. Закрылась от меня лунным светом…

Бывает, что ничем нельзя помочь. Но и тогда, если любишь, можешь разделить с человеком его горе, взять на себя частичку его беды. А ты, бессмертная, не любишь никого из нас. И родичи твои тоже не любят. Вы и друг друга-то не любите.

Я не о плотской страсти говорю, хотя смешно, у вас же и плоти-то нет… Я отказалась от вас, боги, потому что вы мне не нужны, такие.

— Но сейчас ты нужна нам, — возразила богиня. — Завтра… Ты сама не понимаешь, сколь многое зависит от того, что случится завтра…

— А как же Мировая Судьба? — ввернула я. — Разве завтрашнее не предначертано?

Разве не предопределён полёт каждой мухи?

Госпожа Алаиди поглядела на меня с грустью.

— И предначертанное, бывает, отменяется. И тогда оказывается, что предначертано было другое… Это сложный разговор, Саумари. Но небеса в страхе. Мы все ощущаем, как нечто вторгается в наш мир… некая Сила, которую мы не в состоянии понять. Но чувствуем, что если она ворвётся сюда, то нам не останется места. Мы уйдём — и не в какой-то новый мир, а попросту исчезнем. Мы, бессмертные, умрём навсегда. Когда умираете вы, люди, то от вас остаются тени. Их судьбу не назовёшь слишком радостной, но всё равно и это — жизнь. А нас просто не станет.

Может, не сразу, может, по вашему счёту пройдут дюжины дюжин лет — но для нас-то это единый миг.

— Сочувствую, — сказала я. — Нет, правда, сочувствую. Как сочувствовала бы не слишком приятным соседям, у которых в доме случился пожар. Но при чём тут я?

— Если завтра ты выберешь жизнь, если отречёшься от чужой веры, поклонишься нам — тогда равновесие выровняется, тогда дырка, возникшая в ткани мироздания, затянется.

— С чего бы это мне такая честь? — хмыкнула я.

— Ты всё равно не поймёшь, а я хоть и могу в твоём сне растягивать время, но тут сколько ни объясняй, никакого времени не хватит. Просто поверь — это так. Иначе зачем бы мне приходить к тебе, смертной, и униженно просить тебя о милости?

Просить о жизни — моей, детей моих, братьев и сестёр, отца и дядьёв, деда и…

Кажется, она вознамерилась перечислять весь их многочисленный род. Этак и впрямь ночи не хватит…

— Не проси, луна, — оборвала я её речь. — Это невозможно. Я не предам.

— Кого? — горько скривилась она. — Этого безумного Истинного Бога? Эту жалкую выдумку? Она тебе столь дорога?

— Ты и сама выдумка, — возразила я. — А насчёт Истинного Бога — не знаю. Знаю только, что есть люди, которые мне дороги, и которых я убью своим предательством.

— Ты про чужака и мальчишку? Зачем они тебе? Я понимаю, Миухири, родная кровь…

Но эти… Ты привязалась к ним просто потому, что сердце твоё было пусто и тебе хотелось его хоть кем-то заполнить. Вместо них мог оказаться кто угодно.