Елизавета Дворецкая - Весна незнаемая. Книга 2: Перекресток зимы и лета

Народ в диком ужасе отшатнулся еще дальше от площадки: там, где только что боролись два человека, над землей взвился могучий конь с блестящей огненно-рыжей шкурой и черной, как туча, густой и длинной гривой. Его выпученные глаза пылали огнем, могучее ржанье разносилось по равнине и отражалось от дальних облаков. Взвившись на дыбы, он опустил копыта прямо на тело лежавшего на земле человека, и истошный вопль того был покрыт общим криком толпы.

Громобой ничего не успел осознать: он не понял ни произошедшей перемены, ни своего нового тела. Он только чувствовал, что голова его взметнулась как-то очень высоко над землей, что потом его руки рвануло вниз, что они упали на что-то мягкое, податливое, проломили какую-то скорлупу, но сами остались совершенно нечувствительны. Он даже не понял, что это было, но тут в самые ноздри ему ударил горячий запах живой крови. И без того взбудораженный, от этого запаха он совсем обезумел и без памяти метнулся в сторону. Его несла отчаянно бушевавшая в нем сила, и двигаться было невероятным наслаждением; земля содрогалась под его шагами, он чувствовал, что у него теперь не две, а четыре ноги, нарочно созданных для мощного бега. Он мчался, ничего не видя перед собой, и оглушительный крик ликующей мощи сам собой рвался из груди.

Ноги его сорвались с твердой земли и ощутили пустоту, и он почувствовал новый всплеск восторга: воздушная тропа и была его настоящей дорогой. Перед ним разливалось сияние, целое море золотого солнечного света, и он мчался туда, зная, что там его настоящее место. Коснулся слуха звук издалека, похожий на шум исполинского леса, но исходивший из тысячи человеческих грудей; все это было позади, позади, позади, бессильно отстало, осталось в другом мире. Но тут же холодная пропасть охватила его, кровля холода и тишины сомкнулась наверху.

Народ на площадке святилища вопил от потрясения и ужаса. По поверхности озера, куда рухнул чудесный конь, бежали стремительные волны и бились о ближний обрывистый берег. На площадке поединка лежало тело Изволода с раздавленной мощными копытами грудью и размозженной головой. Кровь испятнала снег на несколько шагов вокруг, а возле вытянутой руки блестел на снегу нож с бронзовой рукоятью. Князь, воеводы, волхвы в едином порыве шагнули ближе, но застыли в пяти шагах от тела: ближе никто еще не смел подойти. И никто, даже премудрый Повелин, не знал еще, как объяснить произошедшее на их глазах.

Когда Громобой очнулся, первым его ощущением было живое тепло, разлитое везде вокруг; это было не то тепло, какое бывает в хорошо натопленном доме, неподвижное, душное, а как будто составлявшее самый воздух, свежее, пронизанное легкими дуновениями столь же теплого ветерка. Это показалось так странно, с непривычки даже тревожно, и он изо всех сил постарался скорее прийти в себя. Мерещилось, что позади осталась какая-то драка, в которой он был бит до беспамятства; ничего вроде бы не болело, но голова кружилась, в мыслях зияла пустота, а все тело было как не свое. Как будто наизнанку выворачивали.

Упершись руками в землю, Громобой вцепился пальцами во что-то теплое, мягкое, свежее и с усилием сел. Перед глазами плыли зеленые пламенные круги, в ушах шумело, но он осознавал, что вокруг совсем тихо. Это было подозрительно, даже тревожно. Крепко жмурясь, Громобой пережидал головокружение, при этом всей кожей ощущая тепло. Теплой была земля, на которой он сидел, сладким душистым теплом был наполнен воздух. Над головой что-то мягко шелестело.

Поединок в святилище помнился смутно, сосредоточиться было трудно. Непривычные ощущения сбивали с толку. За время бесконечной зимы Громобой совершенно позабыл ощущения травы под пальцами и тепла в воздухе. Казалось жарко, почти как в бане; вся кожа взмокла, хотя на плечах была одна рубаха. Еще плохо видя от плывущих перед глазами пятен, Громобой дернул ворот. На боку рубаха почему-то оказалась разрезана, на коже имелась небольшая царапина с подсохшей кровью.

Мелькнуло смутное воспоминание – прикосновение холодной стали к телу, потом… потом началось вообще леший знает что! Будто на четырех ногах бегал, на копытах скакал, ржал по-лошадиному! Ни разу за всю жизнь, ни на новогодних гуляньях, ни на свадьбах, Громобою не удавалось упиться до такого бреда! И вот тебе! Умом Громобой отнес бы это все к мороку, но где-то внутри жило воспоминание, что когда-то очень давно подобное с ним уже случалось, и ни похмелья, ни морока тут нет.

Понемногу головокружение унялось, перед глазами прояснело. Громобой огляделся. Вокруг него было лето, и обилие яркой зелени с непривычки так резануло по глазам, бесконечно долго до того видевшим только снег и снег, что Громобой опять зажмурился, но тут же снова поднял веки. Он сидел под зеленым кустом орешника, крепко вцепившись пальцами в густую мягкую траву, а перед ним была опушка березовой рощи, и молодые березки кивали ему пышными верхушками, как белоснежные красавицы девушки с зелеными косами. Такая простая вещь, как летняя зелень, казалась до того невероятной, что Громобой не верил своим глазам. Мелькнула даже мысль, что он, как в кощуне, проспал сто лет…

По-глупому тараща глаза, Громобой всматривался в рощу: то в одном, то в другом белом стройном стволе вдруг проступали очертания тела в белой рубахе, на гладкой коре появлялось миловидное, задорно улыбающееся лицо, зеленые, мягко шуршащие ветви превращались в длинные пышные волосы. Но едва Громобой пытался сосредоточить взгляд, рассмотреть это чудо, как девушка пряталась в березу, зато на другом деревце мелькало смеющееся личико, дразнило, готовое тут же спрятаться. Березки покачивались на ветру, склонялись друг к другу верхушками: точь-в-точь девицы на гулянье пересмеиваются, косясь на парней.

– Морочат, дурехи! – Громобой тряхнул головой.

По ясному голубому небу медленно-медленно, лениво ползли ослепительно белые платки облаков. На небе сияло солнце, такое огромное, ослепительно яркое и жаркое, от какого Громобой совсем отвык. Но сейчас он не помнил никакой зимы, сама память о ней растаяла, улетела облачком от этого обилия летнего тепла и света. Густая трава была насквозь прогрета солнцем, в ней виднелись белые и розовые головки кашки. Громобой безотчетно сорвал цветочек и пожевал длинный тонкий стебелек. Горьковатый сок показался свежим, вкусным. Опомнившись, Громобой выплюнул стебель, бросил цветок и тряхнул головой, стараясь прийти в себя. Он совершенно не понимал, где он находится и как сюда попал.

На опушке снова послышался смех и раскатился тонкой волной – так бывает, когда порыв ветерка пригладит листву и шелест ее словно рассыпается по ветвям. Громобой вскинул голову: между стволами берез мелькнула девичья фигура – высокая, стройная, с длинными русыми волосами, густыми прядями спускавшимися ниже колен. Задорное, румяное, красивое лицо девушки задорно и лукаво улыбалось ему. Он рассматривал ее, но она не исчезала, а, наоборот, сделала два шага ближе к нему.