Валентин Маслюков - Побег

Посаженный во главе непомерно длинного стола, противоположный конец которого терялся во мраке, он замер, как бы прислушиваясь к словопрениям полковников и старшин… Он дремал, полуприкрыв глаза и на мгновение смежив очи. И временами с усилием вздрагивал, обращая сонный взор в ту сторону, где журчали баюкающие слова. Потом переставлял по столу локти, чтобы надежнее утвердиться.

Видимо, все-таки спал, потому что, уронив себя и встрепенувшись, не мог припомнить, на чем остановились полковники и почему продолжают говорить старшины, — когда так судорожно вскричал он, обожженный пощечиной… Ему мерещилось: он раскрыл объятия, беззащитный перед новой пощечиной, и губы мучительно дорогого лица гневно исказились. Полыхнуло пламенем золотых волос. Он узнавал ее и в огне, задыхался в чаду, обнаружив, что занялись небесные своды земства. Он хотел возразить, но пламя сушило гортань. И вдруг обратила она к нему залитое слезами лицо — он хотел говорить, но рыдания сжимали горло. «Золотинка!» — воззвал Юлий, содрогаясь от чудовищной немоты. И она проваливается в трясину, путаясь во вспученном платье. Лицо ее, искаженное ужасом, уходило в тину, глаза ее умоляли: помоги мне!

Юлий вскочил или пытался вскочить, дернувшись за столом.

— Что с вами? — осекся Чеглок, не в шутку озадаченный. — Вы кричали?

Кричал ли он? Нет. Самым натужным, нечеловеческим напряжением он не сумел разорвать безмолвия — и сомкнулась трясина.

Все еще как будто бы вздрагивая, Юлий озирался.

Дальние концы палаты тонули во мгле. Угасли, погрузившись в ночь, окна. Факелы, наклонно укрепленные на стенах, тускло освещали развешанные там картины.

— Я просил всех удалиться, — помолчав, продолжал Чеглок с суховатой определенностью в голосе.

— Да-да, — отозвался Юлий. — Несомненно.

— Я счел возможным упомянуть волшебницу Золотинку.

Юлий отозвался только безмолвным взглядом.

— Она здесь, в земстве, — значительно продолжал Чеглок и опять замолчал, оставляя место для ответного замечания. — Дело наше не столь уж прочно. Оно было бы и вовсе безнадежно, если бы мы не имели на своей стороне выдающуюся волшебницу.

Чеглок, конечно же, не мог не заметить, что говорит один, не встречая отклика, и голос его поскучнел. Воевода смолк.

В обманчивой задумчивости Юлий замер, уставившись на темную, словно зеркало, столешницу, в которой отражались мутные огни факелов.

— Мы одни? — спросил он затем, оглядываясь.

— Мм… я думаю, так, — ответил Чеглок, нахмурив кустистые брови. Он не двинулся на помощь Юлию, когда тот снял со стены факел и нагнулся под стол, чтобы проследить за кинувшимися врозь тенями.

Юлий прошелся между столами и лавками, опуская огонь к полу и приседая. Но больно просторен оказался покой, слишком много тайн схоронилось по дальним его углам, где не исчезала вовсе, а только бегала с места на место темнота. Осмотр Юлий не закончил и вернулся к мрачно поджидавшему его воеводе:

— А что, Чеглок, когда-то я слышал про тайный лаз под рекой. Из Вышгорода на тот берег. Будто пигалики его проложили.

Воевода вздохнул, пожал плечами, все чем-то недовольный:

— Нету такого хода… Вы хотите видеть сейчас волшебницу?

Юлий замер.

— Да, господи! — словно очнулся он, с преувеличенной гримасой хлопнув себя по лбу. — А где принцесса Нута? Где вы ее разместили?

— Принцесса? — воевода с затруднением припомнил: — Собственно говоря… я давно ее не видел… Нет, не припомню… Определенно… С тех пор, как вы покинули стан, государь. И не помню, чтобы кто-нибудь мне докладывал. Осталась ли она на Аяти? Там теперь никого… Неладно как-то.

— Ну так, найдите, найдите, черт побери! И позаботьтесь об удобствах принцессы, — велел Юлий с неожиданным раздражением.

— Удобства принцессы… Безусловно, государь!

— А я переночую в предместье Вышгорода, — переменил разговор Юлий. — Я поеду один. Оставьте меня! — и он вручил озадаченному вельможе вполне бесполезный факел.

Кабак «Три холостяка» у подножия Вышгорода оказался забит военщиной — не продохнуть. Полки смешались: витязи и конные лучники (последние, естественно, без коней); копейщики в стеганных, покрытых железными бляхами жилетах, но без копий, которые по непомерной своей длине не умещались даже в просторном покое «Холостяков» и громоздились снаружи у входа, заслоняя окна. Все пили, дымили, стучали кружками, лапали не молоденькую уже подавальщицу, сновавшую между столами с выражением застылого испуга на лице. Все ревели: Юлий — наш государь! За великого князя! — и, разбрызгивая пиво, тянулись кружками через столы: Юлию слава!

Негде было отдохнуть взгляду. Разве на мирной купе игроков в кости, которые, устроившись подальше от очага — места небезопасного, потому что туда кидали обглоданные мослы, — не топали ногами, не размахивали руками и вообще не выказывали признаков помешательства, ограничившись приглушенным блеском в глазах — ими они так и шныряли по жирному столу, сопровождая раскатившиеся костяшки.

Со всех сторон так вопили «Юлий!», что Юлий, замешкав у порога, долго не мог найти, к кому обратиться, и остановился, после известных колебаний, на игроках в кости, представлявшихся основательными, склонными к сосредоточенности людьми. Что они и доказали, последовательно отвергая попытки Юлия обратить на себя внимание, пока одни беспалый кольчужник, потряхивая в покалеченной руке костяшки, не огрызнулся через плечо, что полковник Калемат вместе с великим государем Юлием проверяет дозоры вокруг Вышгорода.

— Ну, это сказки, — возразил Юлий.

Оглядываясь в поисках разумного лица, он приметил дородного человека на верхней площадке лестницы, которая вела в комнаты постояльцев, теперь, очевидно, переполненные. Надвинув на глаза шляпу, человек довольствовался своим покойным и созерцательным положением. Высоко над столами, опершись на перила, он, без видимого ущерба для себя, витал в воздухе, сизом от дыма и тяжелых запахов, пропитанном грубостью и неумеренным ликованием.

Расплывчатый очерк созерцателя имел в себе нечто призрачное. А скоро выяснилось, что в пьяном этом кавардаке нельзя положиться даже на ту толику определенности, которую ждешь и от призрака. Едва Юлий взбежал на дюжину ступеней вверх, созерцатель встрепенулся и с совсем не призрачной поспешностью отпрянул во мглу. Пока Юлий раздумывал, догонять ли, из левого темного прохода явился кабатчик Нетребуй в широкой, но короткой рубахе с вышивкой. Он начал было спускаться, когда узнал князя:

— Государь! — приглушенно воскликнул Нетребуй, ухитрившись изобразить все богатство испытываемых им чувств.

— Кто это был? — резко спросил Юлий, предупредив дальнейшие излияния. — Там, наверху. Этот… в шляпе, — нетерпеливо уточнил он. — Вот сейчас.