Валентин Маслюков - Погоня

— Огурец, — хмуро бросила Золотинка.

— Правильно, — кивнул кот. — Огурец, а внутри семечки, это люди. Кто сильнее Рукосила-Могута?

— Не знаю, — нетерпеливо сказала Золотинка.

— Правильно, — с готовностью кивнул кот. — А теперь глянь за дверью, не стоит ли кто? Я спрошу главное.

Ужасно чем-то недовольная, Золотинка соскользнула на пол и толкнула дверь — благо осталось лишь руку протянуть. В закутке перед лестницей, куда выходила коморка, никого не было. Отсюда корчма не просматривалась, доносились бессмысленные голоса. Нужно было сделать два-три шага, чтобы горница открылась целиком до самого входа. Золотинка только бросила взгляд на ватагу за колченогим столом, где горланили завсегдатаи… служанка бежала с кувшином… Только взгляд бросила Золотинка, торопясь вернуться, но не успела и ахнуть — рыжим пламенем шарахнулся под ноги кот, с дробным стуком мазнул по половицам когтями и вылетел через всю корчму в раскрытую настежь дверь.

В зубах негодяя мелькнул хотенчик. Не веря себе, Золотинка обернулась убедиться, что оставленная на кровати рогулька исчезла. И тогда уж, растеряв мгновения, кинулась за котом — да куда там!

Она выскочила на улицу — рыжий язык пламени мелькнул в полуста шагах и пропал. Тотчас, едва опомнившись, Золотинка бросилась назад, в коморку, где осталась развязанная торба с настоящим, живым хотенчиком, и как раз налетела на хозяина.

— Шалишь, а деньги?!

— Я заплач у ! — пыталась отбрехаться второпях Золотинка, не способная сейчас держать в уме неясные отношения с кабатчиком.

Однако она просчиталась, полагая, что волшебное слово «заплачу» разрешит любые возможные недоразумения. Хозяин цепко хватил за шиворот, взывая к чувству и разуму кабацких завсегдатаев: «только подумайте!»

— Никуда я не бежал! — вопила Золотинка. — Говорю же, что заплачу!

А питухи кровожадно шумели на все лады:

— Так его! Дуй его в хвост и в гриву! Учить таких надо! Ишь ведь щенок!

И хотя безобразная свара не способствовала прояснению умов, Золотинка должна была уразуметь наконец, что дело нечисто и грошами тут не рассчитаешься. Из всех щелей выползал растревоженный, изумленный непорядком народ, домочадцы и прислуга, все глядели на маленького мошенника с осуждением, а хозяин, до удушья закручивая ворот, кивнул толстой служанке:

— Пошарь-ка у негодника в сумке.

Не усомнившись в справедливости этих ненужных, преждевременных, во всяком случае, мер, девка кинулась к раскрытой коморке. Что у них было на уме, имели они предупреждение от Приказа надворной охраны или действовали из верноподданного усердия только, так или иначе поздно было рассчитывать на мирный исход стычки, и Золотинка никак не могла подпускать их к котомке с хотенчиком. Извиваясь под жестокой рукой, она хватила за ухом Эфремон, еще несколько мгновений понадобилось, чтобы возбудить сеть, опутаться с ног до головы невидимой пленкой.

Млея уже от удушья, Золотинка судорожно вздохнула: сеть, расправляясь, раздвинула стянутый на горле ворот, сеть отжимала от кожи все постороннее и, как гибкий панцирь, принимала под одеждой естественные для тела очертания. Золотинка дышала. Только сейчас она ощутила в каком жалком положении оказалась, как не хватало ей глотка воздуха: обмякнув, она выплывала из тошнотворного, головокружительного провала, из пустоты… на свет. Становились яснее возбужденные голоса; хозяин, почитая придушенного малыша за ничто, отрывисто восклицал:

— Мазик вернулся? Где Мазик, он вернулся? Давайте веревку! Веревку, пигалика вязать!

Кабацкая братия и домочадцы колыхались перед глазами шатким заслоном. Как это всегда бывает, когда случается поймать ведьму, колдуна или русалку, раздавались истошные, испуганные голоса:

— На пол не опускайте! Не давай ему коснуться земли!

Тут только Золотинка разобрала, что, подхваченная за перекрученный ворот, болтается на руках кабатчика, как на суку, дородный мужчина придерживал ее и брезгливо, и опасливо, словно полудохлого крысенка. И все кричал, распаленный собственной храбростью: веревку давай!

Так что Золотинке ничего не оставалось, как, извернувшись, схватить противника за локоть.

Этого было достаточно: кабатчик почувствовал хватку детской ладошки. Пожатие ладошки заставило его охнуть, роняя малыша, — Золотинка вырвалась или кабатчик вырвался, разинув рот с каким-то жалким шипением, — они отпрянули друг от друга. Мятущийся круг злорадных рож распался, все шарахнулись — вмиг Золотинка оказалась в коморке, где затурканная страстями служанка растерянно держала в руках котомку. Золотинка выхватила свое имущество, прощупав на ходу через холст хотенчик, и бросилась к выходу.

На ту беду случившиеся в кабаке удальцы достаточно уже приложились к бутылке, чтобы чувствовать потребность в подвигах. Один хватил табурет, другой сверкал ножом, и тот, что вооружился расшатанным в потасовках седалищем, успел заступить дорогу, в то время как их сноровистая подруга вышибла из-под двери клин.

Золотинка бросилась напролом, и лохматый удалец с табуретом запоздало уразумел тут, что много на себя берет. Отказавшись от мысли угрожать противнику, он только и успел, изловчился выставить табурет щитом. Разгоняясь, малыш ударил головой — табурет вывернулся в руках смельчака, от удара он грохнулся на спину — пигалик сиганул к выходу и с лету — в дверь!

С тяжким треском железо и дерево ухнули, пострадавшая дверь устояла — исключительно по недоразумению, кажется, — оторопелая корчма бессознательно ожидала иного. Невредимый пигалик при полном бездействии зрителей остервенелыми ударами кулачка увечил полувершковые доски рядом с запором и порядочно наломал дров, когда сообразил наконец рвануть ручку на себя — в соответствии с устоявшимся обыкновением открывать дверь вовнутрь.

Вырвавшись на волю пред взоры остолбенелых прохожих, Золотинка заставила себя умерить прыть, чтобы не смущать зря нестойкие умы соблазном хватать и догонять. И в самом деле, ей удалось еще раз ошеломить зрителей, ибо грохот разбитой в мгновение ока двери стоил той постной рожи, с какой явился на свет маленький громила.

Сохраняя вынужденное спокойствие, Золотинка торопилась добраться до ближнего перекрестка, где надо было прибавить за поворотом шагу, и напряженно прислушивалась к подавленному ропоту за спиной. Уличный народ, не удовлетворенный, как видно, смирным поведением пигалика, которого принимали за мальчишку и вообще за случайное и преходящее явление, все еще чего-то ждал. Люди возвращались взглядом к разбитой в щепу двери под большими деревянными тарелками и такой же бутылкой — оттуда, из растерзанного зева харчевни, ждали действительных ужасов и зрелищ. Два дюжих крючника в перекрещенных на спине лямках несли на паре жердей перехваченную веревками бочку — они остановились, удерживая тяжесть на весу. Босяк в какой-то длинной хламиде повернул свою грубую тачку на колесе из цельного кругляша, чтобы обернуться назад, и все не терял надежды дождаться главного. Торговка овощами, что устроилась, как в будке, в огромной поставленной на попа бочке с прорезанной в ней дверцей, тревожно ухватила корзину, справедливо усматривая во всяком переполохе угрозу огурцам и петрушке. А закутанный в плащ школяр, который стоял у стены, уткнувшись в книгу, напротив, вышел из неестественного оцепенения и засуетился, близоруко осматриваясь: кого бы спросить, боже мой! что случилось.