Валентин Маслюков - Погоня

Не нужно было долго думать, чтобы все это сообразить, Золотинка не первый день думала, перебирая самые затейливые способы перехитрить всесильного Рукосила. И если уж ничего путного не высидела в часы досуга, то не здесь, за трубой, имея на совести препозорнейшее, не поддающееся разгадке недоразумение с котом, которое окончательно все спутало, — не здесь и не теперь принимать скоропалительные решения. Нет пути, и это не путь. Значит, нужно спасаться. Спасаться, чтобы взять разбег для неожиданных и смелых начинаний. Не из положения снизу, навзничь приниматься за борьбу с великаном.

Все это сумбуром летело в голове, пока Золотинка, зажатая между крутой кровлей и отвесной трубой, в тоскливом отчаянии осматривалась, прислушиваясь к гомону задорных голосов, к перекличке подбиравшихся все ближе преследователей, к лаю собак и к тоненькому вою ревущего под самой крышей младенца.

Может статься, не такой уж это был и младенец — если принять во внимание, что временами различались плаксивые слова. Или некие подобия слов, не совсем членораздельные. Золотинка поймала себя на том, что различает не слова, как ей первоначально почудилось, а вложенное в плаксивые всхлипы чувство: мне мерзко! мне мокро! я один…

Я один! — сообразила она вдруг уже вполне осмысленно. Рядом ни мамы, ни живого лица!

Высмотрев прорезанное в скате окно, обращенный входом к улице шалашик, за которым как будто ревел обмочившийся малыш, Золотинка распласталась по соломе и, толкнувшись от трубы, заскользила на животе вниз. Похоже, ее не могли разглядеть снизу, хотя проверить это можно было бы только подняв голову. Золотинка задержалась у самой застрехи, едва не махнув ногой над бездной, и толкнула окно, на счастье, не запертое, — здесь, на крыше, под небом не ожидали воров.

Да и воровать-то, как обнаружилось, было нечего. Когда Золотинка перевалилась внутрь, глазам ее предстал просторный убого обставленный чердак под косыми потолками уложенной на обрешетку соломы. Тряпье на полу изображало постель, на всю семью, видно, какой-то ящик — сундук, тут же колыбель с ребенком одного года от роду. Колченогий стол, чурбан и — проклятье! — никакого очага. Да и кто бы, в самом деле, решился разводить огонь под соломой?!

Откинутое творило на дощатом полу открывало лаз с лестницей стремянкой, оттуда доносились голоса — хозяйка, значит, спустилась к соседке и, надо думать, высунулась вместе с ней в окно, привлеченная уличным переполохом.

Беспокойно озираясь, — оставалось два выхода: назад, на крышу, и в творило на лестницу, где голоса, — Золотинка бегло глянула на речистого ребенка… Замерла.

И опять приходилось действовать, не теряя мгновения. Она быстро выпотрошила ребенка из мокрого тряпья, отчего он удивился до такой степени, что затих, перенесла на постель, где уложила в тесное место под скат крыши и заслонила снаружи тряпьем.

Внизу хлопали двери и грохотали сапоги, лучники поднимались, заполняя голосами дом.

— Марфутка, негодница! А дитя?! — раздался крикливый возглас.

Нечто вроде оплеухи, плаксивый ответ девочки-подростка. И снова:

— Дитя бросила! Вот ужо получишь ты у меня!

Маленькая нянька юлила, не желая при таком вселенском переполохе подниматься наверх в свою скучную лачугу. Девчонка тянула, отбрехивалась, и Золотинка как раз успела распорядиться. Сменив пеленки на такие же грязные, но сухие, из тех, что висели на протянутых между жердями веревках, Золотинка тронула Эфремон и принялась уменьшаться в размерах — старый, известный всякому сколько-нибудь путному волшебнику фокус. Скоро она стала в рост годовалого малыша, а более и не требовалось, хотя, напрягшись, Золотинка могла бы убавиться и еще — до пределов возможного. Но то было бы лишнее, и без того уж верхний край низкой колыбельки оказался у крошечной Золотинки над головой.

Золотинка подтянулась, перекинулась через заднюю стойку и тотчас же, раскачиваясь в люльке, как в бурю, замоталась в тряпки с головой и башмаками, наподобие кокона. Все что осталось — прикрыть личико краем пеленки, спрятать руки и закрыть глаза.

Башмаки топали, звенело железо, чердак наполнился наглыми, пропахшими табаком голосами.

— Погляди там, — сказал кто-то, и Золотинка — в глубокой колыбели она ничего не видела, кроме жердей да соломы над головой, — представила себе заскрипевшее под рукой стражника окно.

— А в сундук-то чего полез? Сундук-то тебе на что? — заверещала хозяйка, а что ей ответили пропахшие табаком вояки, Золотинка не разобрала, потому что взлетела в этот миг в воздух.

Несильные, но сноровистые руки принялись ее трясти, вскидывать и перекладывать — маленькая нянька подворачивала, не глядя, пеленки, а потом закачала малыша а-а-а! так и не бросив на него взгляда. В чем Золотинка убедилась, когда решилась приподнять веки: курносая девочка со страстным любопытством во взоре, разинув ротик, ходила по пятам за вояками, заглядывая всюду, куда только они совали нос. Разве на крышу не полезла, хотя и подступилась было к окну. Мимолетная затрещина мамаши заставила ее скривиться, и девочка, глубоко огорченная, со злостью сунула малышу соску. Да так шибко, что ударила Золотинку по губам — та не вдруг догадалась, что такое суют ей в рот. То была осклизлая вонючая тряпица, туго перевязанная ниткой.

Надо было заплакать — для правдоподобия, ибо трудно представить себе стойкого духом ребенка, который не пришел бы в волнение при такой обиде, — но Золотинка лицемерно зачмокала вместо того и даже зажмурилась, не от удовольствия, правда, — от тошноты.

Кое-кто из заполнивших чердак любопытных, надо полагать, заметил запрятанного в постели младенца, но вряд ли этому удивился — кто же мог знать, что настоящий младенец в комнате только один, при том что их два? Мамаша, конечно же, не сбилась бы со счету, когда бы не защищала сундук, не отходя от него ни на шаг, а маленькая нянька остервенело укачивала Золотинку и все вертелась возле окна, куда пролезли двое лучников.

Они взламывали ногами солому, чтобы удержаться на крутом скате и кричали, что никого нет. Не видно, сгинул чертов пигалик! — где-то там, снаружи, слышались ответные голоса.

С косых потолков чердака сыпалась в лицо Золотинке труха. Ни один младенец не выдержал бы такого издевательства — Золотинка судорожно вздыхала, невероятным усилием воли удерживаясь, чтобы не чихнуть. Не хотелось отвлекать няньку на пустяки.

Захваченная событиями, девчонка, натура, может быть, и не черствая, но заполошенная, безоглядно таскала растрепавшийся сверток, то и дело околачивая его об углы, о чьи-то локти, железные набрюшники и ратовища бердышей. В крайне восторженном состоянии она не способна была заметить каким бесценным сокровищем терпения и благоразумия выказывает себя младенец. Нет, неблагодарная, она не ценила его достоинств! Напротив, четверть часа спустя, когда народ схлынул, мамаша выпроводила посторонних и поспешила к лестнице, заповедав дочери напоследок: из дома ни ногой! девочка швырнула младенца в колыбель, жестоко брякнув его о закраину, и взволнованно проревела: