Марина Дяченко - Корни камня

— Не пугайся. Я врач. Меня зовут Ванина.

Он перевел дыхание. У женщины с камнем были тонкие, некрасивые, жестокие губы.

— Тебя, я знаю, Иваром зовут?

Она говорила спокойно, негромко, без насмешки — но и без улыбки, и глаза ее, светлые, почти лишенные цвета глаза, показались Ивару безжизненными, как объективы.

— Что вам надо? — повторил он, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

Она откинула вторую койку — и села, как до этого Барракуда. Поставила рядом свою тяжелую черную сумку:

— Очевидно, ты некоторое время пробудешь… у нас. В наших интересах, чтобы ты чувствовал себя как можно лучше.

Он не удержался и хмыкнул. Она будто не заметила, извлекла из складок одежды старенький блокнот, снова подняла на Ивара свою прозрачные странноватые глаза:

— Сколько тебе лет?

В голосе ее чуть заметно скользнул металл — это была профессиональная привычка вести разговор с пациентом. Ивару была знакома эта властная манера: все врачи в Городе, будучи при исполнении обязанностей, держались именно так. Врачам всегда подчинялись — и Ивар, и даже отец; повинуясь давно выработанному рефлексу, он глухо ответил:

— Одиннадцать.

Пальцы ее легли на клавиши блокнота:

— Ты когда-нибудь болел? Я имею в виду, серьезно?

— Никогда, — процедил он сквозь зубы. — Не болел и не заболею, не бойтесь, — и он отвернулся к стене, давая понять, что разговор окончен и хорошо бы оставить узника в покое.

Но тонкогубая женщина не ушла. Щелкнули замки на черной сумке:

— Хорошо. Ладно… Ты, к сожалению попал в иную микросреду… Знаешь, что такое микросреда?

Ивар молчал, глядя в стену. Ему вдруг показалось, что это не мягкая бежевая стенка комнаты, а сырой, покрытый плесенью камень подземелья.

— Непривычное сочетание факторов… Среди них могут быть болезнетворные… Сделаем прививку, ты не возражаешь?

В руках у нее что-то блеснуло; Ивар скосил глаза — и обомлел.

Белое, безжалостное железо. Какие-то иглы, резиновые наконечники… Нет, шприц-пистолет он видел и раньше, но ЭТО походило больше на орудие пытки.

Все прививки Ивар получил в младенчестве. Те немногие лекарства, что достались ему на протяжении жизни, были заключены в яркие ароматные капсулы.

Женщина ловким, видимо, привычным движением зарядила ампулу в приспособление, похожее на шприц-пистолет. Нет, скорее на древний шприц-пистолет тысячелетней давности; Ивару показалось, что из резинового наконечника на миг выглянуло стальное жало. Игла! Так оно и есть…

Он внутренне заметался, забился, бросился бежать… И остался неподвижно сидеть на койке, разом утративший все свои силы.

— А почему ты до сих пор в комбинезоне? Ты что, и дома ходишь в верхней одежде, а?

Ее слова текли мимо его сознания, болезненно отдаваясь в ушах. Схватили, заперли… Но зачем же, ради святыни, еще и мучить?! Разве он знает секреты, которых можно домогаться под пытками?

— …Слышишь, Ивар? Сними комбинезон. Не хочешь — закатай рукав…

Настоящая игла. Толстенная иголка из белого металла.

…Ржавый скрежет дверных петель… Вслед за низкорослым палачом в проеме показался холщовый мешок, помещавшийся у карлика на плечах. Огромный, гремящий железом мешок отвратительных инструментов.

Пылает огонь в жаровне. Малиновые от жара крючья… Игла.

Он забился, как птица, которую поймали руками. Больно ударился коленом, бросился к двери… Заперто. Заперто, а комната такая маленькая, и негде спрятаться…

Узкая дверь в уборную. Рывок…

ОНА преграждает путь, хватает за плечо, белесые брови сжаты, узкие губы неприятно шевелятся:

— Ивар… спокойнее… что ты… смешно… стыдно…

Новый рывок. Зачем ткань его комбинезона так прочна, он бы вырвался… Но до узкой двери уже не добраться, он отброшен на койку, и над ним нависает игла:

— Ивар!

Палач усмехается, глубокие, довольные складки на вислых щеках… Не уйдешь… Цепи коротки… Засовы надежны…

— И-вар!!

Он ударил ее ногами. Она отшатнулась — но замешательство ее тут же сменилось гневом:

— Щенок!

Цепкие пальцы поймали его за шиворот. Она женщина, но она старше на много-много лет, она сильнее… Пока сильнее. Но ему никогда не стать взрослее, его сейчас замучают…

Его снова бросили на койку — на этот раз сильно, грубо. Скрутили выверенным боевым приемом. Жалко затрещали застежки комбинезона, вверх пополз рукав; повернув голову, Ивар увидел собственную руку — голую до плеча, тонкую, покрытую «гусиной кожей». Загнанный, лишенный возможности сопротивляться, он все-таки рванулся в последний раз; перед глазами у него пылала жаровня.

— Мама! Мамочка!..

Ужас пытки был столь силен, что он вышел наконец из ступора и разрыдался.

Он плакал и не видел ничего перед собой; тяжесть, прижимавшая его к койке, неуверено отпустила. Разжались железные пальцы; Ивар не шевельнулся — его сотрясали, корчили новые и новые рыдания.

— Ивар… Ради святыни…

Она отошла; сквозь собственные всхлипы он слышал ее нервный, раздраженный голос:

— Приди сам… Нет, сам приди и посмотри… Да, я беспомощная. Да… Да, вот такая уж. Скорее. Да…

Потом прошло несколько долгих минут — она сидела на противоположной койке, закинув ногу на ногу, а рядом лежало ее орудие. Ивар вздрагивал, не в силах овладеть собой, и глотал слезы. Палач затаился, позвякивая железом, в темном паучьем углу…

Потом рывком распахнулась дверь:

— Какие могут быть проблемы на самом-самом ровном месте?!

Вошел Барракуда. Ивар зажмурился и вжался в стену; палач вызвал подкрепление.

— Посмотри на него, — тихо сказала женщина.

Ивар слышал, как Барракуда наклонился над ним — но только крепче зажмурил мокрые глаза.

— Истерика, — объяснила женщина напряженным, каким-то некстати веселым голосом. — Нервный, чрезмерно избалованный ребенок, воспаленное воображение… Он может такое нафантазировать… Со старшим не было таких проблем. Вообще никаких… А с этим…

Койка под Иваром скрипнула — Барракуда присел на край:

— Ты привила его?

— Нет. Он мне чуть глаза не выцарапал.

Ивара все еще колотило, и, до крови кусая губы, он не мог унять эту дрожь.

— Ты можешь отказаться от прививок? — со вздохом поинтересовался Барракуда. У Ивара все замерло внутри.

Женщина помолчала. Пробормотала сквозь зубы:

— Ты тоже немножко истерик… Или Онова устроит при обмене… безжизненное тело его сына?

Барракуда присвистнул:

— А, мальчик? Как по-твоему?

Лучше смерть, безнадежно подумал Ивар. И всхлипнул — длинно, прерывисто.

— Печально видеть наследного принца в столь жалком положении, — заметил Барракуда сквозь зубы. — Не так давно я лицезрел в этой комнате и надменные взгляды, и великолепный гнев, и блистательное презрение… Что же теперь, а?