Макс Фрай - 78

Жизнь долго держала их в своем прибое, обсасывала, обкатывала в серой пене и терла о прибрежные камни, пока не сочла достаточно мягкими, чтобы в один миг проглотить. Внезапно все они очутились в самом центре ее океана, в уверенной и спокойной глубине, ошалевшие и не верящие пока в окончательность события.

В практическом смысле это выразилось в том, что все они получили приглашение на работу. Работа в денежном эквиваленте превосходила не только все их предыдущие заработки, но и все самые смелые устремления в будущее. Словно неведомая сила подала им руку и галантно помогла подняться сразу на несколько ступеней осклизлой социальной лестницы.

Вот так они, все четверо, очутились в один день в маленькой офисной комнатке, каждый за своим столом. Сидели, подозрительно рассматривая друг друга. Второго же взгляда было достаточно, чтобы понять: здесь все свои. Каждый заслуживал этой работы, ибо был специалистом и профессионалом в своем деле. Их объединяло и нечто большее: всю предыдущую биографию они проходили в лузерах, мизераблях.

Елена напоминала морскую черепаху на суше: короткие ручки, сморщившиеся словно от долгого пребывания в воде, подслеповатые глаза с тяжелыми веками, в которых узко блестел свет глубоководного знания. Маленькая аккуратная голова то и дело втягивалась в плечи с опасливостью. Елена не умела возражать, сердиться, настаивать. Она умела уходить в себя, опуская веки. Панцирем ей служили её мысли. Её коньком было театроведение. Большую часть жизни она провела, работая в толстых интеллектуальных журналах за копейки.

Петр носил свое рыхлое тяжелое тело, похожее на ком сырой муки, с легкостью эквилибриста. Услышав хорошую шутку, хохотал тонко, как выпь на болоте. В столицу он приехал из далекой деревни. В этой жизни ему нравилось все нежное, а больше всего он любил растения. На подоконнике съемной квартиры выращивал орхидеи, ковыряясь с подбором грунта, рассадой и удобрениями. Прежде он работал в архиве, пропитался его пылью, и взгляд его всегда был устремлен в прошлое. Он считался специалистом по дореволюционному кино и хрупким бумагам, коллекционировал великие тени, различал все градации черного и белого цветов и классифицировал оттенки серого.

Георгий был развязный моложавый старик, с въевшейся в кожу подбородка краской, которой он маскировал предательскую седину в клинообразной бородке. Бурливо разговорчивый — в те минуты, когда его не трепало давление, язва или воспоминания. В прошлой жизни Георгий был физиком, сотворившим изобретение, а затем уничтожившим все записи и покинувшим науку, чтобы избежать предсказуемых последствий. После этого он сидел дома, получал маленькую пенсию и читал книги по психологии.

Четвертой была я.

Вся наша работа заключалась в чтении текстов. В офис мешками доставляли рукописи, и мы правили их, как моллюски процеживая сквозь себя словесный океан.

Океан кишел самыми удивительными сюжетами, сравнениями и метафорами. Очистив от тины свои сокровища — кусок пробки, осколок стекла — мы демонстрировали друг другу ежедневный улов. Мы, никогда не знавшие жизни и других людей, наконец-то постигали самые тайные мысли и самые общие идеи, владевшие умами масс, исследовали их закономерности. Авторы старались называть свои произведения умно и многозначительно: «Мементо мори», «Перпетуум мобиле», «Модус вивенди», «Капище», «Утоли моя печали». Они не умели нарекать свои лодки красивыми именами, и лодки тонули, едва отойдя от пристани: «Дохлый номер».

У нас первый раз в жизни появились лишние деньги. Нас стали уважать окружающие. Друзья просили у нас в долг.

Нам казалось, мы приносим пользу.

В тот злосчастный месяц, когда лед и иней превратили шпиль телебашни в гигантский сталагмит, а тяжелые облака над ней набухали по ночам бронхиальной мокротой, мы совершили роковой промах, не оставивший нам шансов на выживание. На корпоративную почту пришло письмо, объявляющее о начале вакцинации от гриппа. Наша четверка никогда не делала прививок, питая к ним необъяснимую неприязнь. Не сделали мы прививку и в этот раз.

Спустя три дня я стала замечать, что мир вокруг изменился. Сперва это были просто предчувствия, стесняющие грудь волнением сродни тому, что вызывается недостатком кислорода. Причин не было, только не заслуживающие внимания мелочи. Например, листая у полки с художественной литературой свежеизданный томик Булгакова, я заметила в тексте неожиданное слово. В книге было написано: «абрикосовая дала МОЩНУЮ пену, и в воздухе запахло парикмахерской». Исследовав прочие книги на полках, я с удивлением обнаружила, что во многих при переиздании кто-то заменил привычные слова на похожие, но совсем другие.

Я списала это на ошибки редакторов и издателей.

Елена с задумчивым видом курила, глядя на лысые макушки деревьев. Лишь зная ее, можно было понять, что она чем-то озабочена.

— В чем дело? — спросила я.

— Ты понимаешь, — она пожала плечами, — так странно, я заметила, что хорошо сделанные тексты почему-то не проходят. Как будто они (кивок наверх) специально отвергают все, в чем есть хоть искра разума. Тебе не кажется, что и тексты к нам стали поступать с каждым разом все более беспомощные? Словно авторы мимикрируют под чьи-то запросы.

Подумав, мы сочли это признаком начальственного самодурства.

Следующую вводную дал Георгий.

— Слушайте, — сказал он, очищая ботинки от снега, — я уже привык, что повсюду, тут и там, значительные посты занимают на редкость неумные люди. Более того, я свыкся с мыслью, что чем больше человек получает денег за работу, тем меньше умеет. Но в последнее время даже мои знакомые, вроде приличные люди, стали вести себя как-то странно. Я знал талантливых режиссеров, умных прозаиков и хороших детских поэтов. И вдруг они один за другим стали нести какую-то ахинею. Похоже на эпидемию.

— Что касается меня, — сказал Петр, — я не понимаю, что происходит с орфографией и пунктуацией. Почему вдруг все стали писать с чудовищными ошибками?

Поговорили — и забыли.

Весь следующий месяц мы чувствовали себя матросами на тонущем судне. Нам приходилось ежедневно сопротивляться стремительному потоку отборной чуши. Но как мы ни затыкали пробоины, он становился все мощнее, изливаясь на наши головы водопадом бессмыслицы. Теперь нам приходилось читать тексты такого содержания, что кровь стыла в жилах.

Глупость бывает самых разных видов. Среди глупостей самая удивительная разновидность — космическая. Знакомо ли вам ощущение открывшейся бездны, тонкого писка в голове, сбоя команд, страха и невозможности осмысления происходящего? Сталкиваясь с космической глупостью, испытываешь священный трепет. Перед тобой разверзается черная дыра, которая то ли поглощает, то ли изливает из себя потоки первозданного хаоса. Видеть такую глупость — все равно что смотреть на сильный шторм в море. Жутко, удивительно, совершенно в дикой своей красоте.