Далия Трускиновская - Аметистовый блин

– Прибыли с Тибета.

– И прибыли еще в двадцатые годы. Каким-то образом в Берлине оказался тибетский монах, который вдруг полюбил нацистов. Он точно предсказал количество мест, которое национал-социалисты получили на выборах в рейхстаг. И туда стали перебираться другие монахи. Как ты думаешь, чем они там занимались?

– Молились своему тибетскому богу, – буркнул Сережа. В таких вещах он был не силен.

– Обучали нацистов оккультизму! – провозгласил Маркиз-Убоище. – Теперь понял? Обучали их тибетской йоге! И вообще всякой мистике! Ведь нацисты были помешаны на мистике! И на всякой древней символике! Вот возьмем свастику…

– Не надо брать свастику, – попросил Сережа. – Давай вернемся к шкатулке с камнями.

Попросил причем очень миролюбиво.

– Да ведь в этой шкатулке были какие-то мистические камни! – завопил Маркиз-Убоище. – Все еще не понимаешь? Если их вывозили в Австрию вместе с сокровищами – значит, это были особенные камни! Ты подумай – вот лежат в этих отделениях кусочек сердолика, кусочек оникса, кусочек аметиста, кусочек яшмы – это же по нашим временам дешевка! Их теперь из Индии пудами везут! Все – в виде кабошона…

– В виде чего?

– Кабошон – слово такое французское.

– Может, капюшон? – усомнился Сережа.

Маркиз-Убоище так на него глянул, как если бы атлет при всем честном народе сделал на паркете лужу…

– Ка-бо-шон! – произнес он внятно, да так, что соседи через два этажа услыхали. И изобразил руками сферу, словно футбольный мяч огладил.

– Вот так, только меньше, – объяснил он. – Если хочешь знать, как гранят камни, спроси Вальку, он тебе про все огранки растолкует, и про «Мазарини», и про «Перуцци», и про «голландскую розу», и про «антверпенскую розу», и про ступенчатую огранку, и про огранку клиньями. Дед хотел, чтобы он стал ювелиром, а у Вальки руки из задницы растут, он все больше почитать да полялякать… В общем, раньше почти все камни делали кабошонами, а с пятнадцатого, чтоб не соврать, века их стали гранить по-настоящему. Когда умудрились получить алмазный порошок для шлифовки. И те камни, что были в шкатулке – или очень старые, или их зачем-то сделали на старый лад. Понял, нет?

– Допустим, – буркнул Сережа. Он уже понял, что последовательно связался с двумя сумасшедшими алкоголиками. Вот теперь и этот про мистику заговорил…

Очень уж не любил Сережа, когда его уличали в некомпетентности. Даже когда дело касалось огранки мистических камней в пятнадцатом веке.

– Валька про камни столько книг собрал – загребись! – Маркиз-Убоище, чтобы увеличить эффект, помотал породистой головой. – А потом стал раскапывать всякие загадочные случаи, связанные с камнями. Вот, скажем, в сказках люди выходят из камней и возвращаются обратно…

– Он что, сказки читал? – вот уж это в Сережином представлении вовсе не вязалось с возрастом и лысиной Наследника.

– Сказка ложь, да в ней – намек! Кто сказал? То-то! – загадочно выразился Маркиз-Убоище. – Или, скажем, история Даниэля Монбара. Это уже семнадцатый век.

Тут филармонический артист подался вперед, цапнул стакан и, отбивая им по столу ритм, негромко, но устрашающе запел:

– Надоело говорить и спорить, и любить усталые глаза! В Флибустьерском дальнем синем море бригантина подымает паруса!..

Остатки чифиря вылетели из стакана и угодили Сереже в лицо. Он стал медленно подниматься со стула, всем видом показывая готовность выкинуть вокалиста за дверь. Но на Маркиза-Убоище снизошел флибустьерский дух.

– Капитан, обветренный, как скалы, вышел в море, не дождавшись дня! – грянул он, все больше входя в образ. – На прощанье подымай бокалы золотого крепкого вина!

Тут великое сомнение охватило Сережу. Он пальцем снял со щеки каплю жидкости, понюхал и лизнул.

Каким-то непостижимым образом Маркиз-Убоище исхитрился незаметно добыть из воздуха коньяк и плеснуть его себе в стакан. Вот это уже была настоящая мистика.

Песня продолжалась, а Сережа стоял в задумчивости. Ему уже было ясно, что толку он от артиста не добьется. И о том, где проклятый алкоголик подцепил на свою голову грабителей, не узнает никогда. Во всяком случае, этой ночью.

Маркиз-Убоище старательно и с эффектами допел песню до конца. Очевидно, он ждал аплодисментов, но Сережа безмолвно глядел на него, хмуря густые брови.

– Так вот, тайна исчезновения Даниэля Монбара, – совершенно будничным голосом сказал тогда артист. – Прозванного Истребителем за то, что истреблял испанцев. У него у единственного экипаж судна составляли индейцы.

– Истребитель – это уже авиация, – заметил Сережа и с ужасом вспомнил, что однажды он сказал такие слова.

– Он был почище авиации! – Маркиз-Убоище рассмеялся, показывая подозрительно ровные и белоснежные зубы. – Самый удачливый из флибустьеров, понимаешь? Он не брал добычи – все кидал за борт. И удача погубила его – к нему все стали набиваться в компаньоны. Самые крутые! Но ему ни с кем не надо было объединяться. Это была его ошибка… Вместе с одним… тьфу, склероз проклятый… ну, как же эту сволочь звали?…

– Неважно, – проворчал Сережа.

– Они обнаружили большой испанский корабль. С правого борта они обстреляли его, а с левого индейцы Монбара подошли на каноэ и захватили испанца! Все были уверены, что на борту золото и серебро. А там оказались бумага и железо! Та сволочь заявила, что делиться с Монбаром не намерена – мол, по его вине погнались за проклятым испанцем. Монбар поднялся на борт, присмотрел, чтобы всех пленников казнили, и в каюте одного пассажира нашел что-то такое, что велел перенести к себе на судно. Потом они вернулись на Тортугу, потом опять пошли вместе за добычей. Им не нужно было брать то железо, понимаешь? Удача их покинула.

– Понимаю, понимаю, – согласился Сережа.

– Они застряли в Гондурасском заливе, ждали добычи, а добычи не было! Продовольствие кончалось. Корабль Монбара в конце концов сел на мель. Другие капитаны обвиняли его в неудаче. Бунт начался как бы снизу, но это как-то подозрительно… Индейцы Монбара продержались недолго, флибустьеры ворвались на палубу его корабля – но Монбар не вышел на палубу подраться в последний раз. Может, он даже и усмирил бы их – он был огромный, вроде тебя, и его уважали хотя бы за это. Но он пропал, сгинул! Индейцы полегли, и тогда флибустьеры взломали дверь его каюты. Монбара там не было. А на столе стояло знаешь что?

– Не знаю, – честно отвечал Сережа.

– Пустая деревянная шкатулка! Раскрытая шкатулка, а в ней – двенадцать камушков. Один флибустьер прибрал шкатулку к рукам и потом продал на Тортуге за гроши. Вот так и пропал Даниэль Монбар, мир праху его… Как ты думаешь, куда он девался?

– Ушел в камень, – отвечал Сережа, уверенный, что такого ответа ждет от него Маркиз-Убоище, и не желающий спорить с алкоголиком.