Далия Трускиновская - Аметистовый блин

Он первым оказался в коридоре, артист – следом.

– Что это за пантомима?

– Пантомима… – Маркиз-Убоище хмыкнул. – Иди себе с Богом, а я с ним сам разберусь.

– Напоишь до положения риз, что ли? – уточнил Сережа.

– Тошно же ему.

– А чего – тошно? – атлет даже развеселился. – Из всех передряг выпутались! Шкатулка в надежных руках! Идеологический враг – и тот смылся!

– Смылся, вот именно… Обязательно где-нибудь поблизости бродит. Этот враг так просто не смоется… – артист усмехнулся. – Ни фига ж себе романчик у них был, если до сих пор помириться не могут!..

– Романчик? – переспросил Сережа. – Какой еще?…

– Обыкновенный, который в постели. А ты думал – идеологический? Ни одна женщина из-за идеологии так злобствовать не будет. Думаешь, ей теперь весело?

Сережа ничего не думал. Он перебирал в памяти все склоки, которые затевали в его присутствии ведьма и красавец-батюшка. Это же были именно склоки! Да и не слыхал он от Сашки про какие-то романы с ведьмами…

– Это она тебе рассказала?

– А чего рассказывать? И так все видно.

Поняв по Сережиной физиономии, что не видно, артист добавил:

– Если смотреть, ес-тест-вен-но!

Никогда не следует слушаться первого порыва, который бывает хорошим. Кто сказал – не помню, но сказал разумно. Расхлебать последствия благого порыва иногда труднее, чем разгребать последствия тщательно продуманной пакости. Потому что пакость более или менее логична, следовательно, против нее годятся средства логики, и ходы можно просчитать. А благому порыву свойственно благородное безумие.

Сережа понял, что нужно догнать Лилиану и за руку привести ее к этому идиоту.

Как всегда, его атлетический разум отсек все лишнее, ненужное и незначительное. Как всегда, Сережа отлично видел невооруженным глазом, что полезно, а что – вредно. Для отца Амвросия было вредно сидеть с Маркизом-Убоищем и с горя пить водку. Для него было вредно предаваться тоске из-за такой ерунды, как женские капризы. А для Лилианы было вредно менять избранников и коллекционировать новые шлепанцы выше сорок третьего размера.

Ничего не объясняя, Сережа открыл дверь, спустился по лестнице и вышел во двор.

Лилиана стояла возле магазинной витрины, как бы заинтересованная ее содержимым. Но если бы она действительно видела, что там за стеклом, то даже не ушла, а удрала бы подальше. Это была витрина какой-то механической мастерской, и хозяин выставил огромную и наполовину разобранную электродрель образца тридцатых годов – несомненно, ценнейшую реликвию своего семейства.

Когда человек в половине третьего ночи стоит у витрины, где выставлена историческая электродрель, – самое время применять решительные меры.

Сережа подошел к ведьме. И хотел сказать ей разумные слова о том, что взрослым людям не надо убегать, хлопая дверьми.

Она посмотрела на атлета очень косо и пошла прочь.

Это был первый в Сережиной биографии случай, когда женщина так откровенно не желала его видеть. Ладно бы стройняшечка! Но Лилиана?

И побрел он следом, хотя и не имел надежды употребить неизрасходованные доводы рассудка, очень недовольный и ситуацией, и сам собой, и отцом Амвросием с его монашеским обетом, и Маркизом-Убоищем с его неуместной сообразительностью… и Данкой с ее закидонами… и Майкой с ее безумствами… и Монбаром… и Алмазом… и, наверно, Вовчиком…

Впервые в жизни овладело Сережей такое постыдное недовольство.

И бредет он, и бредет, и стелются под его подошвы ночные улицы, и ни одна сволочь не осмеливается подойти с идиотской просьбой прикурить… и Лилианы уже впереди нет, куда-то свернула… и бредет, и бредет… и ноги сами несут его к родному тренажерному залу. И утрет он скупую атлетическую слезу запаянным в черную резину тридцатикилограммовым блином… тьфу! Куда это меня занесло? Скупых мужских слез тут еще недоставало! Уж не усадить ли атлета в классической предрассветной мгле за обшарпанный стол в тренерской, не положить ли перед ним аметистовый блин с продернутым в дырку флибустьерским шнурком и не ввергнуть ли его душу в безумную тоску… а блин вдруг встанет на ребро и покатится, и покатится! И выкатится, волоча за собой длинный хвост, из атлетической жизни навеки! Мол, минералы – не про атлетов!

И вернуть его в постылый реализм!

Ибо какою мерой мы мерим – такой и нам воздастся.

Такие вот блины.

Намерение-то у меня было веселое. Более того – развеселое. Разухабистое. А вон оно что получилось… Полнейший разброд и развал.

И единственное, что утешает меня, – так это пестрая кучка заморских камушков. Разложу-ка их – и будет у меня своя пирамида Вайю в двухмерном изображении. Какая ни есть – а моя. По нищете своей не имею я рубинов и сапфиров, чтобы пронизать ее сверху донизу, нет и законодателя-алмаза. Но вот хотя бы розовый сердолик – проверенный друг, борец с хандрой, умеющий привлечь ко мне в нужную минуту внимание, хранитель истекшего времени. Авантюриновые бусы – мое непредсказуемое «сейчас». Тигренок, вырезанный из тигрового глаза, – домашний эконом, отвечающий за кошелек. Бирюзовый браслет, который, будучи надет на правую руку, поможет взять то, что душе требуется. И еще, и еще…

Вот только аметиста в моей пирамиде нет.

И не будет!