Вера Камша - Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб

До шестнадцатилетия Ги оставалось немногим более полугода, когда граф Ариго получил приглашение на прием в честь дня рождения Его Величества Фердинанда. Сам он ехать не мог, но настоял на том, чтобы поехали Каролина с младшими сыновьями. Я, как наставник, должен был сопровождать мальчиков. Мы были счастливы этой поездкой, казавшейся глотком благословенной прохлады после Заката, в котором мы пребывали с момента возвращения графа. Однако этот глоток счастья оказался последним.

Мы остановились в особняке Ариго на площади Леопарда. Каролина, исполняя волю графа и опасаясь дурного влияния на Ги и Иорама со стороны единокровного брата, навещала сына в гвардейских казармах. В первый же день она вернулась потрясенной сходством Жермона с отцом. Это сходство отмечали все, от командующего гвардией генерала Понси до Ее Величества Алисы, которую Каролина, отдавая дань благодарности, посетила в ее уединении. Я не знаю, кому из нас первому пришла мысль о том, что Ги и Жермон не должны встречаться при посторонних, а меня с мальчиками не должны видеть вместе.

Иорам был еще мал, и его лицо сохраняло детскую неопределенность, но Ги уже сформировался. Наше сходство было очевидным, в то время как в мое отсутствие Каролина могла объяснить внешность младших сыновей своим северным происхождением. Мы решили, что я не вернусь в Ариго, и Каролина написала несколько писем своим друзьям, у которых подрастали сыновья, предлагая мои услуги.

Понимая, что нам суждено расстаться, мы заметались, как часто случается с людьми, которые осознают надвигающуюся беду и пытаются предотвратить потерю самого дорогого в их жизни. Увы, судьба решительно ополчилась против нас. Ее перстом стал генерал Понси, нанесший визит графине Ариго. Увидев Ги и Иорама и поговорив с ними, Понси пошутил, что, если б не всем известная добродетель не покидавшей Гайярэ графини, он бы решил, что у Ариго всего один сын. Мы поняли, что нужно что-то предпринять. В этот вечер мы поссорились впервые с того дня, когда я написал Каролине оскорбительное письмо.

Утром моя жена сказала, что знает, кто нам поможет, и назвала имя графа Штанцлера, в то время еще не ставшего кансилльером. Я хорошо помнил этого вельможу, проводившего немало времени при дворе Ее Величества. Август Штанцлер никогда не пользовался успехом у дам, но охотно оказывал им услуги. У него была репутация человека отзывчивого и готового помочь всем, кто нуждался в его помощи. Я не думал, что Штанцлер сможет найти выход из нашего положения, но Каролина была о нем высокого мнения, и я не стал с ней спорить. Как ни странно, граф согласился нам помочь.

По его совету мы расстались. Каролина с мальчиками вернулась в Ариго, я остался в столице. При помощи Штанцлера мне удалось получить незначительное место в Академии, я надеялся, что ненадолго. Через полтора месяца меня разыскал наш покровитель и сообщил, что все уладилось: Жермон отправится в Торку, не повидавшись с отцом. Граф Штанцлер предупредил, что меня станут расспрашивать высокопоставленные лица и что мне следует выказать свою неосведомленность, но найти способ упомянуть о дурном самочувствии графа Ариго, вспышках необузданного гнева, которые имели место и в действительности, а также о том, что это случалось после получения писем из столицы. О наследнике графа мне не следовало говорить ничего, кроме правды, а именно – что юноша резок, неучтив, не склонен к наукам и дурно влияет на младших братьев. Мы проговорили более трех часов, обсуждая мои возможные показания и вспоминая нашу молодость.

Через два дня меня в самом деле вызвали в Канцелярию Его Величества, где я ответил на заданные мне вопросы. Они не стали для меня неожиданностью, и я видел, что мои ответы произвели на геренция благоприятное впечатление. Последним был вопрос, не слышал ли я от графа Ариго о намерениях лишить старшего сына наследства и титула. Для меня это стало неожиданностью, и я ответил уклончиво. Геренций настаивал, и я признал, что незадолго до отъезда слышал от графа слова, которые можно истолковать подобным образом, но Ариго был очень раздражен, и я могу лишь догадываться, что причиной стало полученное им письмо. От меня потребовали молчать о данном разговоре, что я с готовностью обещал.

Спустя неделю стало известно, что наследник графа Ариго по просьбе отца лишен наследства и титула и отправлен в Торку. Я почувствовал несказанное облегчение и стал ждать известий от моей жены, но их не было. Сперва я думал, что она опасается довериться бумаге, потом мое терпение истощилось, и я начал подозревать худшее. В конце концов я не выдержал и, отпросившись на службе, отправился в Гайярэ.

Мой приезд никого не удивил, а Иорама и Катарину обрадовал. Я узнал, что граф Ариго недавно скончался от сердечного расстройства, что он в конце жизни повредился рассудком и то, что нам казалось несдержанностью, было первыми проявлениями душевной болезни. Я остался в Гайярэ и находился там, пока мое присутствие было оправданно, после чего переехал в Олларию, купил дом и стал жить на выделенный мне новым графом Ариго пенсион.

Каролина почла за благо сохранить от детей тайну их рождения, которую ей пришлось защитить, пожертвовав старшим сыном. Покинув Гайярэ, я следил за судьбой своих сыновей и дочери, но виделся лишь с Иорамом, когда тот велел мне укрыть в моем доме некоторые предметы, и с Катариной-Леони, сообщившей о моем существовании Его Высокопреосвященству Левию и генералу Карвалю.

Я был правдив на суде, но не на исповеди, скрыв от Создателя и слуг Его то, что ныне доверяю бумаге. Я стар и одинок, мои дети и жена мертвы; то, что в молодости мне представлялось важным, оказалось тщетой и миражом. После Октавианской ночи, ставшей истинной причиной гибели моих сыновей, я понял, что за нами следит всесокрушающая и равнодушная сила, равно чуждая состраданию и пониманию того, что нами движет. Я в нее верую, но не могу ее любить, и мне поздно умолять ее о милосердии, да и что может дать Создатель тому, у кого отобрано все? Но если то, что рассказывают эсператисты, хоть отчасти соответствует истине, я хочу облегчить положение моей жены, где бы сейчас ни находилась ее душа, по возможности исправив причиненное ею зло. Именно это желание и смерть моей дочери, чье положение обязывало меня хранить тайну, подвигли меня на это письмо. Я описал случившееся так подробно, как только мог, предвосхищая неизбежные вопросы и желая по возможности избегнуть повторного допроса. Теперь же последует главное, ради чего я взялся за перо.

Я, Горацио Капотта, свидетельствую, что Жермон Ариго не совершил никаких преступлений, навлекших на него гнев отца, но пал жертвой подделанного графом Штанцлером письма и лжесвидетельства своей матери, ее сестры Маргариты и моего. Я свидетельствую, что покойный граф Пьер-Луи Ариго не знал и не мог знать ничего, порочащего сына, и что он не писал никаких писем, кроме вызывавших сына в Гайярэ, а его обращенный в адрес наследника гнев, о котором упоминали непредвзятые свидетели, был вызван якобы нежеланием Жермона покинуть столицу и усилен соответствующими лекарствами. Я готов в любой форме подтвердить вышесказанное пред лицом власти как светской, так и духовной и согласен понести любое наказание за соучастие в клевете и мошенничестве.