Генри Олди - Восставшие из рая

Они уже пришли. Инга узнала бы это место с завязанными глазами.

Неподалеку, у самого края Переплета, горел костер. Он немилосердно дымил и вообще напоминал не костер, а угасающее кострище; тлеющие угли, подернутые серым пеплом и золой, и изредка вспыхивающие языки пламени.

У костра валялся уже знакомый Инге франт — Момушка. Он был по-прежнему неестественно чист и аккуратен, только сменил пижонский галстук на крохотную черную бабочку. Дальше горел еще один костер, и еще, и у каждого костра кто-то сидел, а от одного из них Инге даже помахали рукой, но она не разобрала — кто именно.

Инге почему-то очень хотелось, чтобы это был азиат-оборванец, которого звали Марцеллом.

Момушка приподнялся на локте и расплылся в ехидной ухмылке.

— Что, Сарт, билет в один конец выписывать явился, — засмеялся он. — Давай, давай, доброе дело карман не тянет…

Обращался он явно к Бредуну, игнорируя Ингу, и ответа, похоже, не ожидал.

Инге Момушкино веселье показалось несколько натужным, а Бредун — тот просто озлился до чрезвычайности.

— Заткнись, ублюдок! — зарычал он (Инга ни разу не слышала от Бредуна подобных выражений и даже вздрогнула с непривычки) и добавил несколько слов на неизвестном Инге шипящем языке, отчего Момушка тоже словно подернулся пеплом, вроде его костра, и взялся за свою бабочку, ослабляя ворот.

— Извини, Сарт, — буркнул Мом куда-то в сторону. — Сам понимаешь, нервы у всех на пределе… Ты на меня вниманья не обращай, я отвернусь…

Инга почувствовала, как пальцы Бредуна, до того крепко сжимавшие ее предплечье, разжимаются — и порыв холодного пронизывающего ветра взъерошил ей волосы на затылке.

Инга обернулась.

Позади нее стоял Бредун — каким она один раз видела его на совете Неприкаянных. Ветер надувал тяжелым парусом его бархатную накидку, у бедра на кожаном ремне висел узкий клинок с золоченным эфесом; а вот лицо Бредуна оставалось прежним — напряженным и немного виноватым.

Или даже много виноватым.

Бредун посмотрел на свои руки, потом — на Ингу; потом он развел руками, словно прощенья просил — и Инга почувствовала, что ее уже здесь нет, а там — еще нет, только она не знала, где это — «там», и больно ли это…

…она летела теннисным мячиком, посланным пружинистой силой белесых нитей Переплета; она беззвучно кричала и сама не понимала, что кричит; с ней однажды было нечто подобное, еще до Анджея, когда Инга выпила лишний коктейль на студенческой вечеринке, непривычно горький и крепкий, и…

…она висела густой каплей чернил на кончике пера, боясь сорваться в хохочущую пропасть, а перо опускалось все ниже и ниже; и пальцы, сжимавшие это Вселенское Перо, дрожали все больше и больше, словно Тому, Кто Пишет, было очень страшно; и когда Инга все-таки сорвалась…

…она рухнула, расплескавшись черной кляксой по густо исписанной странице, и та обуглилась под пылающей Ингой-кляксой, а перепуганные Знаки бросились врассыпную, нарушая свой извечный порядок… Слова смешались, Фразы перепутались, а опьянение все не проходило, жизнь была мутной и горькой; и Инга поняла, что стоит на чем-то белом, и ее крепко держат за руки…

…она стояла…

— Выползень роду женского, подло нарушивший Обряд Чистописания и осквернивший белизну Предвечной Страницы своей грязной тенью; святотатство, кое во веки не свершалось…

Инга стояла у столба, плотно прижимаясь к нему спиной и чувствуя лопатками гладкую поверхность. Очень болела голова; Ингу подташнивало, и столб казался единственной опорой, оторваться от которой означало — упасть и умереть. Окружающая действительность словно потеряла резкость, а воздух напоминал анисовую настойку после того, как в нее добавят воды.

Слабый гул… море? Нет, толпа. Безликое гудящее месиво глядело на Ингу сотнями глаз, и эти взгляды множества людей ползали по ней сотнями нахальных муравьев. Что они делают с ней? Что они сделают с ней? Не все ли равно?..

Инге было все равно.

— …И по Канону Чистописания да примет дерзкий выползень участие в обряде, но последнем в жизни своей — Обряде Сожженной Страницы…

Сейчас она умрет. Она не может здесь жить. Кажется, ее хотят сжечь… ну и пусть. Она умрет, и встретит Энджи, и Талю… и Бакса. Конечно, обязательно, и Бакса тоже…

Гул усилился, странным образом разделяясь надвое. Сквозь пелену, застилавшую глаза, Инга с трудом разглядела, как толпа нехотя расступается… как шарахаются в стороны белые балахоны, суматошно всплескивая рукавами… как медленно приближаются… совсем рядом…

Мир на мгновение стал резок и отчетлив.

— Баксик, — прошептала Инга, устало щуря слезящиеся глаза, — я уже умерла, да? Брось эти железки, брось, ты порежешься… Таля, не подходи ко мне, этот столб липкий, я приклеилась… я, наверное, больная, еще заразишься… Таля, а где папа? Анджей с вами?..

Бакс по-волчьи оглянулся на притихшую толпу и встал рядом с Ингой, обвисшей на невидимых веревках, а вокруг уже выстраивались, окружая столб непрочным живым кольцом — белый до синевы Щенок Кунч, угрюмый Черчек с топором, задвигающий себе за спину сопротивляющегося Тальку, однорукая Вилисса, насупленный Пупырь и дрожащие не то от страха, не то от возбуждения парни с Дальних Выселок…

Возле Пупыря обнаружилась довольно своеобразная компания — сутулый Страничник Свидольф, по локоть закатавший рукава своего балахона и откинувший капюшон, так что его обширная плешь устрашающе сверкала на солнце; а у ног Страничника подпрыгивали два крохотных лохматых человечка, и тот, что был покрупнее, грозно размахивал ржавым кухонным ножом.

Лишенные Лица, гроза Черчековым подвалов, Болботун и Падлюк; Свидольф всю дорогу нес их в подоле своей просторной одежды, никому не доверяя эту важную миссию…

— Эй, Свидольф, — донеслось от кучки Страничников, напоминавшей шевелящийся сугроб, — ты не там стоишь! Ты слышишь или нет?

— Там, — глухо буркнул Свидольф, — там я стою… где надо, там и стою…

И добавил сгоряча нечто такое, отчего толпа удивленно загалдела, а Бакс лишь зло расхохотался.

Страничники переглянулись.

— Бей их! — неуверенно выкрикнул один из них, самый молодой и потому чрезмерно горячий. — Во имя Переплета!..

Толпа зашевелилась, топчась на месте.

— Ну?! — уже более властно приказал ретивый Страничник. — Бей выползней!

Из толпы вышел человек. Человек с висящим через плечо колчаном стрел и ненатянутым луком в руках. Он неторопливо приблизился к столбу и остановился перед Баксом, заступившим ему дорогу.

— Ах я… — сказал человек.

— Что — ах ты? — оторопело спросил Бакс, крепче сжимая рукоятки серпов.

— Ничего, — ответил человек. — Зовут меня так — Ах. А больше ничего.