Тим Доннел - Оковы безмолвия

— Сундари! Это Сундари не забывает о нас! Того, что принесли монахи, не хватило бы на троих — ведь тебе, Конан, нужно каждый день сражаться, а без еды ты быстро ослабеешь!

— Ты плохо ценя знаешь, друг Дхавана, но месяц на такой пище продержаться было бы и вправду трудно… Что там такое на столе? О, твоя сестра просто клад — смотрите, здесь даже дичь! — И они принялись опустошать миски, заливая кушанья превосходным вином.

Как только пленники насытились, все исчезло. Остались лишь кувшин и блюдо, принесенные стражниками. Конан лег на тюфяк и закрыл глаза. Грозная статуя Кубиры уже не тревожила его покой, и он не заметил, как уснул.

Тихо постукивал ткацкий станок, негромко переговаривались братья, подбирая шелк для изысканной каймы. К тому времени, когда Конан проснулся, они успели соткать большой кусок полотна, покрытый затейливыми узорами.

Поистине здесь, в тишине подземелий, среди мрака и ужаса, люди, месяцами не видевшие солнца, отчаявшиеся и не гнушавшиеся есть человечину в извечном стремлении выжить, создавали поистине удивительные вещи. От Кританы Конан узнал, что на Ваджрана работали не только коварно завлеченные в подземелье паломники. Главный жрец рассылал своих лазутчиков в другие города и даже в другие страны, которые славились искусными мастерами, приказывая похищать самых лучших. Одни умирали, на смену им появлялись другие — в этом и заключался секрет чудес Кубиры.

И еще одно узнал Конан: кровь, которую приносили в жертву божеству, принадлежала мастерам, которые уже не могли работать. Каждому из тех, кто попал сюда, предстояло напоить страшного бога своей кровью.

Поглаживая сотканную братьями парчу, прохладную и нежную, как кожа юной девушки, Конан снова и снова представлял себе голову жреца, валяющуюся в пыли с выпученными глазами и оскаленным ртом. Такой будет его жертва Кубире! Настанет час, и он поквитается с Ваджраном — отнесет его голову в храм и швырнет ее в жертвенную чашу!

Братья уже давно спали, когда Конан в полной темноте на ощупь добрался до жесткого тюремного ложа. Еще долго он представлял себя сражающимся с бесчисленными полчищами монахов, выползающих из закоулков подземелья и глядящих на него ненавидящими глазами Мервана.

Утром за Конаном пришли монахи и повели его наверх. Он поднимался по ступеням, а в ушах его звучали слова: «Вода, вино, колодец… Вода, вино, колодец… Вода, вино, колодец…» Значит, сегодня — вода? Ну, ладно, посмотрим, что там за вода!

Конана ввели в зал с бассейном. Среди монахов стоял Мервана, злорадно поглядывавший на киммерийца.

Сбросив одежду, Конан подошел к краю басссейна, наклонился и отпрянул, будто что-то увидел в воде. Не сводя с бассейна глаз, он замычал и замахал рукой, подзывая монахов. Они подошли ближе, недоумевая, что бы могло там быть? Один из них наклонился совсем низко, старательно всматриваясь в толщу воды. Конан, все так же удивленно мыча, оглянулся и неуловимым движением плеча столкнул монаха в воду. То, что произошло вслед за этим, исторгло у всех вопль ужаса. Вода тут же вскипела, тело упавшего покрылось бесчисленными белыми пузырями, и вскоре на поверхность всплыла страшная раздутая туша с лопающейся кожей, совсем не похожая на молодого здорового воина, которым она была несколько мгновений назад.

Поняв, что ему было уготовано плавать в бассейне безобразным раздувшимся трупом, Конан в дикой ярости схватил в охапку двух растерявшихся монахов и швырнул их в воду. Остальные в панике выбежали за дверь и заперли ее снаружи. Оставшись один, варвар дал волю гневу, накопившемуся в нем за эти два дня: в бассейн полетели скамьи, столы и ковры, устилавшие мозаичный пол. Все, что он мог поднять или отломить, летело в воду. Вскоре весь бассейн был заполнен побуревшими бесформенными остатками некогда прекрасных вещей, а среди них плавали три раздувшихся трупа.

Распахнулась дверь, ведущая во внутренние покои, и, выставив перед собой обнаженные мечи, в зал вбежало десятка два монахов. Следом за ними поспешно вошел главный жрец, разгневанный и встревоженный. Увидев то, что плавало в бассейне, он побелел от гнева. Ваджран хорошо знал тайну голубой воды, таким способом не раз избавлялись от неугодных, и теперь он пришел в ярость при мысли, что кто-то осмеливается идти наперекор его желаниям и хочет лишить монастырь непобедимого бойца.

Окруженный со всех сторон сверкающими мечами, Конан прошел за Ваджраном в одну из дальних комнат. По всей вероятности, это была личная купальня жреца, такая ослепительная роскошь здесь царила. Широкое окно выходило в прекрасный сад с цветущими деревьями.

Следом за ним в комнату вошли служки с огромными кувшинами. Конану приказали встать в центре небольшого бассейна, и его стали омывать прохладной водой, предварительно обливая ею одного из служек. Бедняга трясся от ужаса при виде каждого нового кувшина и, наверное, мысленно прощался с жизнью. После этого все пошло своим чередом — служки растерли и умастили тело бойца, дали ему выпить бодрящего вина, вновь облачили его в одежды и уже другим путем, но по-прежнему в окружении вооруженных монахов, вывели во двор.

Святой Ваджран несомненно был обеспокоен утренним происшествием, но все же не стал отменять поединок. На этот раз Конана не повели к алтарю Кубиры, а оставили в небольшой каморке сбоку от входа. Отсюда он мог слышать лишь приглушенное пение монахов и резкий голос жреца, приносящего жертву.

Народ на площади, как и вчера, шепотом повторял имя нового бойца. Монахи, стоявшие у помоста, с трудом сдерживали толпу — казалось, все жители города, молодые и старые, здоровые и больные, младенцы и калеки, собрались здесь, чтобы посмотреть поединок.

На этот раз к помосту вышел немолодой боец. Он уже не раз участвовал в этих боях, и, случалось, торжествуя, уносил домой два сундука. Но он не знал, что сегодня ему предстояло сразиться не с бойцом, пусть даже очень сильным и расчетливым, а с выпущенным на волю демоном — демоном гнева.

Люди замерли в предвкушении долгой и ожесточенной борьбы, но то, что произошло на этот раз, поразило горожан, видевших на своем веку множество искусных бойцов.

Не успели противники сойтись, как «победивший тигра» со страшным звериным рыком, заставившим содрогнуться все сердца, кинулся на своего могучего противника, нырнул под расставленные руки и, обхватив его сзади, поднял вверх. Потеряв опору, тот отчаянно извивался, сжатый стальными тисками, которые все сильнее сдавливали его грудь. Лицо его уже начало чернеть, глаза почти вылезли из орбит, когда Конан, наконец, отбросил его далеко от помоста на середину площади. Там бедняга и остался лежать, не понимая, жив он или уже умер.