Морис Делез - Слуги паука 3. Время полной луны

Все! Она трижды ударила жезлом в дверь, которая тут же отворилась, пропуская внутрь стражника.

— Я весь внимание, повелительница.— Верзила согнулся в почтительном поклоне.

— Немедленно отправляйся к начальнику стражи,— приказала она.— Пусть поднимет мост и удвоит караулы!

Солдат вздрогнул, поймав на себе пронзительный взгляд колдуньи, и вытянулся, глядя перед собой в никуда.

— Слушаюсь, повелительница!— отсалютовав коротким мечом, пророкотал он густым басом.

Спрятав меч, стражник грохнул бронзовым наручьем о грудной панцирь, четко, по-военному развернулся и вышел. Какое-то время Рогаза слышала его удаляющиеся по коридору шаги, сопровождаемые бряцанием оружия, но потом стихли и они. Вроде бы здесь все в порядке.

Однако что-то продолжало тревожить колдунью. Уж больно силен оказался проклятый варвар. Перед глазами ее сама собой всплыла картина, когда киммериец на ее глазах взял двух гвардейцев за головы, облаченные в прекрасные доспехи, и, шутя, между делом, словно малых детей, двинул друг о друга лбами, а они так и остались лежать, не в силах подняться.

И все-таки было еще что-то, чего она никак не могла вспомнить, хотя и знала, что должна. Она опять заходила по комнате, терзая себя бесплодными размышлениями. Ускользнувшая мысль упорно не возвращалась. Видно, это старость… Рогаза расхохоталась: ей ли, обманувшей саму смерть, сетовать на старость?! И вот тут-то она вспомнила…

Ну, конечно же, Могильщик! Как она могла забыть о нем?! Ведь Хараг рассказывал ей о Могильщике Солнцеликого и сопровождавших его воинах, а она все это пропустила мимо ушей. Теперь же, чем больше Рогаза думала о завтрашнем дне, тем больше опасений внушал ей Могильщик, и тем меньше думала она о Конане, который смерчем пронесся по Черному Замку, уведя с собой Осквернителей. Вместе с ними — и живыми, и мертвыми — ушла и Сила, которую они несли в себе. Которую должны были отдать Спящему. И все-таки Конан казался ей меньшим злом, чем невесть откуда взявшийся Могильщик. Не зря Митра отмерил ему уже третий жизненный срок. Она ясно увидела это, лишь мельком взглянув издалека на его фигуру. Значит, он знал свое дело и делал его хорошо…

Конечно, скверно было, что остался в живых проклятый варвар, но во сто крат больше беспокоило колдунью то, что сумел уйти от смерти Могильщик! Ведьма не могла знать, но нутром чуяла, что он сыграл не последнюю роль в смерти Харага, и была почти уверена, что если во время завтрашней церемонии и возникнут трудности, то главным ее противником окажется именно он, Могильщик Солнцеликого, а вовсе не варвар-северянин! Значило ли это, что на стороне ее врагов будет сражаться сам Митра? Пусть не во плоти и не явно, а руками Могильщика, но тем не менее? Она покачала головой. Весьма похоже на то, и если так, то дело, пожалуй, обстоит гораздо хуже, чем она себе представляла. Но если сам Митра встал на ее пути, не вправе ли и она обратиться за помощью к бывшему своему возлюбленному? Пусть не ради себя, так ради их сына!

Когда Конан, наконец, проснулся, вечерело. По давней привычке он не стал сразу подниматься, а прислушался, потом осторожно приоткрыл глаза и уставился на сидящих у костра.

— Слушай, Мэгил,— узнал он голос Зула,— а почему ты решил вдруг стать жрецом?

Тот пожал плечами и задумался.

— Ты знаешь,— заговорил он, поразмыслив,— мне всегда хотелось творить что-то прекрасное.— Он вновь мечтательно уставившись на звезды.— В разное время это принимало разные формы, пока я не понял что самое прекрасное — это служить Подателю Жизни, делать мир добрее и чище.

— Не обижайся,— вновь заговорил Зул,— но я слышал, как киммериец называл тебя иногда бывшим жрецом… Значит, ты все-таки ушел из братства?

— Так оно и есть,— невесело усмехнулся Мэгил, хотя и видно было, что воспоминания эти неприятны ему.

— Но почему? — продолжал допытываться негр.

Мэгил долго молчал, потом вздохнул:

— Ты понимаешь, живя в стенах храма, я постепенно осознал одну неприятную для себя истину. Служение Митре, как оказалось, не имеет ничего общего с храмовыми службами, священными обрядами и всем прочим, что принято среди мирян отождествлять с верой в Подателя Жизни. Вся жреческая братия — просто кучка ловкачей, извлекающих выгоду из доверчивости простых людей.

— Вот как?..— растерянно пробормотал Зул и обменялся недоумевающим взглядом с Акаямой.

Мэгил пожал плечами, но ничего не ответил.

— Что же ты сделал, когда понял это? — прервал затянувшееся молчание Зул.

— Я стал служить самому Митре,— ответил бывший жрец так просто, словно речь шла о выпитом бокале вина.— Сейчас он пожелал, чтобы я помешал обряду пробуждения Спящего. Именно поэтому я здесь.

— А я-то думал…— протянул Зул.

— Да… Мелия,— задумчиво произнес жрец.— Конечно и она тоже, но все-таки в первую очередь…

Они надолго умолкли, и прислушивавшийся до того к их разговору киммериец, которому надоело скучать в одиночестве, уже собрался встать, когда Зул вновь нарушил тишину.

— Ты говоришь, что в разное время по-разному старался служить прекрасному…— начал он.— А что тебе нравилось больше всего?

— Когда-то, когда я был совсем молодой,— мечтательно заговорил Мэгил,— я писал стихи…

— Нет, правда?! — обрадовался негр, и киммериец увидел вдруг, как блеснули в темноте его белоснежные зубы.

— Конечно, правда,— рассмеялся жрец.— Я и теперь иногда развлекаю себя стихосложением, хотя, конечно, это уже не то. Как и любым искусством, поэзией нужно заниматься постоянно и относиться к этому занятию серьезно, но ни в коем случае не превращать его в скучную, унылую работу, в тяжелый труд. Ты понимаешь, о чем я?

— А сейчас можешь сочинить что-нибудь? — с надеждой в голосе спросил Зул.

— Что ж, попробую,— усмехнулся жрец,— но, прошу, не суди меня слишком строго.

Зул с готовностью кивнул и тут же застыл с открытым от напряжения ртом и выпученными глазами. Киммериец тоже замер, решив не мешать им. Пауза затянулась, и тут Конан вовремя вспомнил, что все равно никогда не понимал стихов, и потому сказал себе, что дальше тянуть не стоит. Он бесшумно встал и в это мгновение услышал вдруг первые строки:

Все вокруг давно уснуло,

Мрака пала пелена…

На мгновение Мэгил умолк, недовольно морщась, помогая себе в поисках рифмы энергичным прищелкиванием пальцев. Зул смотрел на поэта восторженными глазами. Акаяма деловито обгладывал баранью ногу, насмешливо поглядывая на жреца, сидевшие вокруг зуагиры благоговейно притихли. Напряжение достигло предела. Конан решительно шагнул вперед, заканчивая за друга четверостишье:

Ночь черна, как зад у Зула,

И не видно ни хрена

Тут киммериец споткнулся и чуть не полетел головой в огонь. Его подхватили под руки и усадили к костру. Ответом на грубоватый юмор варвара был громовой взрыв хохота. Лишь Мэгил осуждающе качал головой — испортить такой шедевр!