Морис Делез - Слуги паука 2. Пленники паука

— Она прочитала ее, — так же коротко отозвался жрец.

— Откуда знаешь? — Конан удивленно посмотрел на Мэгила.

— Видел,— бросил тот.

— Значит, придет,— убежденно кивнул северянин.

— Интересно, что ты такого написал, что она непременно должна прийти?

Конан пожал плечами:

— Написал, что жду ее.

— И все? — Мэгил удивленно воззрился на киммерийца.

— А чего еще? — не понял тот.

— М-да,— жрец покачал головой,— от такого приглашения действительно невозможно отказаться

Солнце клонилось к закату, и хотя Конан не видел самого светила, но света становилось все меньше, день угасал, значит, близилась ночь, а вместе с ней и неведомая беда, уготованная им чужой злой волей.

Мелии не было.

Теперь, когда день подошел к концу, а Мелия все не приходила, он понял, что Мэгил прав его послание вряд ли способно заставить кого-либо, потеряв голову, броситься сюда, особенно принимая во внимание непростые их отношения. И все-таки он верил, что Мелия придет, не может не прийти. Он чувствовал, что их связывает нечто большее, чем одна ночь, проведенная вместе.

Каким-то неведомым ему образом судьбы их переплелись, и хотя каждый из двоих был по-прежнему вправе поступать так, как считает нужным, но обязан был при этом учитывать и желания другого. Это значит, что если просьба услышана, то должна быть удовлетворена. И было еще ощущение: многое отныне определялось кем-то другим, но кем, Конан не знал. Он лишь чувствовал постоянное присутствие рядом чужой воли.

Он не знал ее целей, но у него возникло ощущение, что отныне все, что должно произойти с ним, с Мелией, всеми, кто находится рядом, предопределено и, как бы он ни пытался, ничего изменить нельзя. Он может лишь отдать все силы, чтобы это неведомое, но предопределенное свершилось, независимо от того, каким будет финал, что он принесет — радость или горе. Это чувство очень не нравилось киммерийцу, но отделаться от него он не мог.

В дверь тихонько постучали. Конан вздрогнул, и странное ощущение пропало. Было уже совсем темно, и он не увидел лица вошедшей, но знал и так, что это Мелия.

Она замерла в двух шагах от киммерийца. Они долго стояли напротив окна, и на лица их падал лишь рассеянный свет звезд. Ее губы шевелились в беззвучном шепоте, но он и без слов понимал сказанное.

— Я так тоскую по тебе, я так люблю…

Ее руки протянулись к нему, но не касались тела, а словно ласкали его на расстоянии, даря свою нежность каждой его частице. Ее глаза глядели в его глаза и не могли наглядеться, говоря больше слов, маня, зовя, соблазняя…

Конан шагнул к ней. Он сгорал от желания схватить ее, смять в объятиях, впиться горящими губами в ее пылающие уста, но когда ощутил прикосновение ее рук, почувствовал их нежность, возбуждавшую едва ли не сильнее самых сильных объятий, то понял, что не может этого сделать. Лишь когда эта сладостная пытка стала сильнее его воли, он привлек ее к себе.

Мелия почувствовала прикосновение его рук и замерла в ожидании того неизбежного и желанного, чего жаждала каждая клеточка ее тела и что он стремилась отдалить, ибо знала: все, даже самое прекрасное, неизбежно кончается… Их губы соприкоснулись, и мир взорвался и перестал существовать. Ей казалось, что она горит в огне, который вместо боли дарит восторг и наслаждение, ибо то было не всепожирающий всемогущий огонь любви. Она уже не чувствовала горячих объятий Конана, а ощущала каждой клеточкой его, словно став с ним единым целым, и эти новые частички ее плоти ласкали её собственные огненным прикосновением.

Ей уже не хватало воздуха, она судорожно вздыхала, и грудь ее высоко вздымалась. Еи хотелось увидеть лицо любимого, и тогда она томно открывала глаза, но не видела его, словно магией любви они перенеслись туда, где не существует ничего, кроме двух слившихся в любовном порыве тел, в мир, созданный специально для них…

Кем? Ей было все равно…

Зато она слышала его дыхание, и каждый выдох пробегал по ней волной обжигающей страсти, прокатывавшейся по готовому раствориться телу приступом острого наслаждения, лаская его восторгом слияния, не позволяя угаснуть огню желания. Ей казалось, что она раскачивается на качелях, которые то вздымаются вверх, к вершинам

Блаженства, то падают вниз, к тянувшемуся вечно краткому мигу сладкого ожидания, и вновь вверх, к желанной боли, которую хотелось продлить навечно, и тут же вниз, в негу отдыха, без которого не выдержать следующего взлета…

— Полночь, мой повелитель.

— Можешь идти.

Слуга, согнувшись в глубоком поклоне, пятясь удалился, и, дождавшись, когда дверь за ним закроется Рамсис обернулся к Харагу. Тот кивнул и дважды хлопнул в ладоши.

Вошли двое жрецов в серых балахонах и онах и внесли нечто накрытое куском черной материи. Один из них сделал неуклюжий шаг, неловко споткнулся о выступающий край плиты и едва не упал. Рука Харага взметнулась в предостерегающем жесте.

— Осторожней, пожива для Нергала, если не хотите угодить в Яму Ожидания! Ставьте сюда.

Двое поставили принесенную вещь на стол и, приниженно согнувшись, пятясь, как и жрец, покинули зал. Рамсис протянул руку, но Хараг поспешно остановил его:

— Не нужно!

Стигиец удивленно оглянулся:

— Что-нибудь опасное?

Глаза его подозрительно сверкнули.

— Нет. Это всего лишь Зрачок Затха, в котором мы сможем увидеть то, что нам нужно,— гордо объяснил Глава Малого Круга.— Но заклинания уже произнесены, и, как только Око увидит свет, оно начнет действовать. Тогда нельзя будет отрывать от него взгляда. Иначе волшебство умрет.

— Это не очень-то удобно, — заметил Рамсис.

— Да,— согласился Хараг,— но тут уж ничего не поделаешь.

— Значит,— стигиец улыбнулся своей змеиной улыбкой,— одному из нас придется неотрывно смотреть в Око, поддерживая магию Затха. А теперь прошу тебя не мешать мне какое-то время — я должен задать Сету вопрос и получить на него ответ.

Рамсис подошел к жертвенному алтарю, вырезанному из цельного куска черного гагата, на котором застыл огромный бронзовый змей, замерший в причудливой позе. Голова его возвышалась над свившимся в сложном вензеле огромным, сильным телом, покрытом сверкающей чешуей.

Это был Великий Змей, и лишь в этот миг Хараг впервые осознал это и невольно замер, заворожено наблюдая за действиями жреца Сета.

Рамсис мягко опустился на колени и застыл в благоговении, подняв вверх обращенные к своему божеству ладони. Мгновение назад это был живой человек, но теперь Харагу казалось, что перед ним стоят две статуи — змеи и человека — словно в противоборстве воли смотрящие друг другу в глаза.

Чтобы видеть глаза своего божества, Рамсису пришлось задрать голову и глядеть почти вертикально вверх.