Торн Стюарт - Влюблённые из Хоарезма

Улегшийся было киммериец снова сел на топчане.

— Кром! Это означает, что сегодня ночью они придут всей толпой — если не побоятся…— пробормотал он.— Не вовсе же они дураки, поймут, что мы увидим следы их посещения. Если только…

— Что если только?— насторожился Харра.

Конан, наконец, проснулся.

— Если только они не видели, что я прочел свиток!— рявкнул он.— Раз они видели, куда я дел трупы,— я ведь их неплохо припрятал, под мостом — если бы не видели, в темноте не отыскали бы… Вот что, Харра, сегодня мне, видно, стоит прогуляться в город — разнюхать, чем там пахнет. Да и проветриться заодно. А то вчера мне эти вояки все настроение испортили.

— Один не ходи,— сказал Харра и тут же пожалел о сказанном.

Ибо древняя мудрость гласит: не стоит давать советы начальнику, если он в ночь убил двоих и зол на себя за то, что упустил третьего. Следовало подождать хотя бы до тех пор, пока Конан не отоспится и не поест.

Поэтому Харра не очень удивился, а лишь сокрушенно вздохнул и возвел очи горе, когда ун-баши глянул на него, прищурив злые глаза, и язвительно поинтересовался:

— За кого ты опасаешься больше, мой бессонный страж,— за меня или за себя? Я уж как-нибудь обойдусь без нянек! А теперь, пока я не вышиб тебе твои куриные мозги, выметайся и дай мне поспать!

Харре ничего не оставалось, как убраться и сказать остальным, чтобы не совались в казарму, не то попадутся ун-баши под горячую руку.

— Может, в самом деле, проветрится у Руты и немного придет в себя,— пробормотал он, подпирая жердью дверь сарая.— А то вон какой стал, тощий и осунувшийся — одни скулы да глазищи синие остались! Возьми тебя Нергал, всеведущий Мишрак ибн Сулейн, со всеми твоими поручениями!

Проспав до полудня, Конан неспешно выкупался в озере и выпил полкувшина вина, после чего, наконец, почувствовал себя более или менее сносно. Харра предупредил отряд, что ун-баши нынче не в духе, и свободные от стражи воины усердно трудились на засыпанной свежим песком арене за конюшней.

Конан какое-то время скептически наблюдал за тем, как Фархуд и Омра с пиками в руках обороняются от наседающих на них близнецов, а Рамас, Тувим, Джамла и Сагир стреляют по большой корзине с соломой. Корзина уже видом своим напоминала большого морского ежа. Хмыкнув, но ничего не сказав, ун-баши сунулся в конюшню и застал там Ихора и Рустада, наводящих последний глянец.

— Эй, воплощение гнева Пророка,— окликнул его голос Харры.— Не хочешь ли глоточек барахтанского красного?

Конан вышел и увидел своего помощника сидящим в тени деревьев с кувшином и кружками.

— А то мне вот-вот идти менять Юлдуза и Хасима! Тут еще осталось на донышке.

— Шельмец!— несильно пнул его в бок ун-баши и плюхнулся на циновку рядом с помощником. Заглянув в кувшин, он действительно увидел — и унюхал!— восхитительное вино с Барахских островов, терпкое и сладкое, темно-красное, как кровь из вен. Вопреки уверениям Харры, кувшин был полон почти до краев.

Конан сделал большой глоток и прищелкнул языком.— Где ты его раздобыл?

— В погребе многомудрого Бахрама!— расхохотался Харра.— Этот сын гиены примчался ко мне сегодня ни свет ни заря и лебезил, как побитый пес. Очень хотел тебя лицезреть, да я не допустил, оберегая священный покой величайшего воина всех времен и народов… Ай! Пинаться-то зачем?

— Что было нужно этому смрадному шакалу?— поинтересовался Конан, наливая себе полную кружку.— Не зевай, а то ничего не достанется.

— Пей, пей, это тебя задабривали, а не меня. Вчера Магриб его пристыдил, и он, кажется, одумался. Во всяком случае, объяснял мне сегодня со льстивой улыбкой, что все, конечно, понимает, дело молодое, но ведь и его, бедного родителя, можно понять, как же он останется на старости без единственной услады — и прочая чушь в этом же роде. Я важно кивал, потом забрал у него кувшин и ушел, потому что началась церемония. И слава Эрлику, а то он бы мне до самого полудня объяснял, какой он одинокий и несчастный.

— И чем они там занимались сегодня?— миролюбиво поинтересовался Конан. Астролог, конечно, заискивал неспроста, наверняка он что-то задумал. Но вино было великолепно, оно до некоторой степени оправдывало существование вздорного старика.

— А кто их разберет?— пожал плечами Харра.— Эрлик, слава его мудрости, не сподобил меня рвением к наукам! Перебирали какие-то палочки и сухие стебли, кидали их так и эдак. — Он заглянул в уже почти пустой кувшин, отхлебнул глоток, а остаток вылил в кружку Конану. — Пора ребят снимать.

— Иди-иди. Хоть один день я посижу спокойно,— отозвался ун-баши. Его немного развезло от выпитого на пустой желудок, во всяком случае, вставать на ноги ему не хотелось. Солнышко пригревало, молодая листва сквозь его лучи казалась прозрачно-золотой. Солнечные зайчики скакали по еще не пожухлой траве — или это рябило в глазах у Конана? Он смежил отяжелевшие веки — и в затылок его ударилось что-то твердое. Открыв глаза, он с удивлением обнаружил, что лежит навзничь на земле, а над ним, против солнца, мельтешит пестро-золотая листва масленичных деревьев.

— Прах и пепел,— пробормотал озадаченно Конан.— Не мог же я так опьянеть с одного кувшина?

Недоброе предчувствие шевельнулось у него в груди, он собрался с силами, поднялся и на нетвердых ногах пошел вниз к озеру. По тому, как все кружилось и прыгало у него перед глазами, он понял, что в вине был яд — или очень сильное сонное зелье. Нужно было немедленно напиться воды, причем выпить столько, чтобы его стошнило, иначе…

Добравшись до озера, он упал животом на камни и, склонившись над водой, принялся с жадностью пить.

И тут чья-то рука макнула его голову в воду.

Несмотря на звон в ушах и темное, кровавое марево перед глазами, у Конана еще достало сил высвободиться и отшвырнуть убийцу. Ярость придала ему сил, он с рычанием бросился на темные, расплывающиеся фигуры, осторожно подбиравшиеся к нему со всех сторон. Выхватив нож из сапога, киммериец успел расправиться с двумя из них, прежде чем на него упала тонкая шелковая сеть. Он вспорол ее, действуя с отчаяньем загнанного в ловушку барса, когда зверь, уже видя, что гибель неизбежна, раздает удары направо и налево в слепой жажде крови тех, кто забивает его камнями.

Ибо в Конана летели камни. Видя, что даже едва держась на негнущихся ногах, жертва еще способна унести с собой на Серые Равнины не одну жизнь, убийцы забрасывали его камнями издали, метя в голову. Он уворачивался, как мог, слепо тычась во все стороны в поисках выхода, но тут камень угодил ему в висок, и Конан упал.

Он еще помнил, как его, полуоглушенного и задыхающегося под грудой вонючих одеял, волокли куда-то, а потом везли в тряской крытой повозке, сквозь вощеную дырявую тряпку которой били тонкие лучи солнца, раскаленными иглами впиваясь ему в мозг.