Даниэл Уолмер - Обида предков

— Хороши предки! — усмехнулся Конан.— Неужели же им совсем не жалко своих внуков? И все из-за того, что разрыли пару старых костей!

— Не говори так, киммериец! — испуганно замахал рукой Михес.— Только безродный бродяга может насмехаться над этим. Нет ничего страшнее, чем обидеть собственных предков и вызвать их гнев. Обида их так велика, что даже жалость к собственным внукам и правнукам меркнет перед ней. А может быть, они ушли так далеко, что просто не слышат молитв, не чувствуют ароматного дыма от сжигаемых жертвенных овец и телят. Может быть, они не знают, не видят, как страшно гибнут их правнуки и праправнуки…

— Может быть, они вернутся, если зарыть их кости назад? — предположил киммериец.

— Кости давно зарыты! Каждая могила полита благовониями, полита кровью жертвенных животных. Что толку! Видимо, они не вернутся никогда… С наньякой могли бы справиться новые духи предков, если бы они появились в деревне и обрели покой на опозоренном кладбище. Но таких нет! Никто больше не умирает там ни от старости, ни от болезней. Видимо, деревня эта обречена. Пока останется в ней хоть один живой житель, неважно, старик или грудной младенец, наньяка будет приходить туда по ночам и собирать свой страшный урожай… Благодари своего бога-хранителя, что ты унес оттуда ноги живым, киммериец!

Рассказ словоохотливого любителя пива произвел на Конана гнетущее впечатление. Все удовольствие от выпивки и сытного обеда бесследно исчезло. Как ни пытался он настроить себя на будущее, как ни пытался думать о перспективах, ждущих его в богатой Нумалии, мысли его упорно возвращались назад, в прошлую ночь, в сегодняшнее утро. Судьба несчастной Аниты, милой, измученной и беззащитной, не оставляла его в покое. Да и малышей ее с синими тенями под глазами от страха и недосыпа — жалко… Пожалуй, они были несколько легкомысленны, его заверения, что с воском в ушах им не грозит ничего плохого. С чего он взял, что наньяка не способна выдумать что-нибудь похлеще, чем подделывание голосов?.. Быть может, уже нынешней ночью зловещий рок предназначил девушке и малышам стать жертвами и вечными рабами призрачной твари. Бесформенными рабами, не помнящими, не ощущающими себя…

Киммериец обрел некоторое внутреннее спокойствие, приняв самое правильное, на его взгляд, и единственно возможное в этой ситуации решение. Наведя справки у Михеса, он разыскал дом, где жила одинокая тетка Аниты.

Вышедшая на стук пожилая рыхлая женщина с настороженной неприязнью уставилась на чужеземца.

— Я только что от Аниты,— сказал Конан.— Наверное, ты в курсе, что творится сейчас в ее селении?..

Женщина кивнула все с тем же выражением лица.

— Значит, мне не надо тебе объяснять, какая опасность грозит твоим племянникам. Уже треть деревни переселилась из своих домов в сырые ямы в земле. Каждое утро хоронят двоих, троих или четверых… Девчонку и малышей надо спасать немедленно!

— А ты кто такой? — спросила женщина.

— Да какая разница?! — огрызнулся Конан.— Проезжий странник! Лучше б, конечно, пути мои пролегали подальше отсюда… Но раз уж так вышло! Мне некогда объясняться с тобой долго: до наступления ночи нужно привезти Аниту и детей сюда, в твой дом. Но там есть еще безумная бабушка, с которой твоя племянница ни за что не желает расстаться. Поэтому мне нужна еще одна лошадь. Одолжи у соседей, если у тебя нет своей. И побыстрее! Путь туда и обратно неблизкий… Прошлой ночью наньяка уже приходила к ним в дом. Они уцелели по чистой случайности.

Осознав, чего требует от нее подозрительный незнакомец, женщина отреагировала неожиданно. Вцепившись в дверной косяк, она закричала на него, словно торговка на базарной площади, у которой стащили медяк.

— Лошадь тебе дать?.. Не будет тебе лошади, проходимец! Иди, иди отсюда!..

— Ты что, свихнулась? — растерялся Конан.— Ты что, не поняла, что речь идет о жизни Аниты?

— Поняла, я все поняла! Либо ты меня обмануть хочешь, либо беду навлечь на мой дом! Не смей никого привозить ко мне из проклятой деревни, которую бросили ее предки! Ты хочешь, чтобы наньяка стучалась теперь в мои окна?! — Она кричала и трясла головой в исступлении, не давая ему вставить слово.— Я не пускала назад Аниту и малышей, когда они гостили у меня семь дней назад! Я умоляла ее остаться со мной, не возвращаться на верную гибель! Но она не послушалась. Она сама выбрала свою судьбу!.. Ты говоришь, чужеземец, что прошлой ночью наньяка приходила за Анитой и стучалась к ней в дом. Наньяка никогда не отступится от добычи, которую один раз выбрала! Она будет возвращаться снова и снова. Наньяка придет под мои окна, если Анита будет жить здесь! И думать забудь привозить ее сюда, чужеземец!..

Напрасно Конан пытался убедить вопящую женщину, что ей нечего опасаться: ведь духи ее предков не покидали селения, их кладбище не осквернено, над их домами простирается невидимая защита, и потусторонняя тварь никогда не осмелится приползти под их окна… Все было напрасно. Перепуганная тетка Аниты не желала слушать никаких доводов.

Под конец она стала вопить так громко, что собрались соседи. Узнав, в чем дело, они полностью поддержали охрипшую от крика и обезумевшую от страха женщину. Разом посуровевшие, заигравшие желваками мужчины заявили, что если киммериец привезет к ним из обреченной деревни хоть одного жителя, они встретят его на подходе к селению с луками, вилами и топорами.

Сплюнув и отведя душу в крепких ругательствах, пришлось смириться.

Некоторое время Конан пребывал в тягостных колебаниях. Рассудок настоятельно требовал отвязать от коновязи отдохнувшего и воспрянувшего духом жеребца и немедля продолжать свой путь на север, в направлении Нумалии. Но иная часть натуры, подспудная и непонятная, звала его вернуться. Киммериец, кляня себя последними словами, подчинился ей.

Михес, прощаясь с новообретенным приятелем, безмерно удивился, узнав, в какую сторону он намеревается держать путь.

— Пресветлый Митра! Ты показался мне нормальным парнем! Неужели у тебя с головой не в порядке?.. После рассказа о наньяках, который ты клещами из меня вытащил, ты все-таки возвращаешься туда?!

— Я позабыл там кое-что,— сухо ответил Конан.— Думаю, завтра к полудню уже вернусь.

— В этом я очень и очень сомневаюсь! — воскликнул добряк Михес, рассматривая безумца с искренним сожалением.— Впрочем; да помогут тебе твои боги-хранители!..

Конан то и дело пришпоривал своего жеребца, но тот, хотя отдохнул и пообедал не хуже хозяина, все время капризничал, изображая то усталость, то голод, то дурное настроение. Видимо, сообразительное животное смекнуло, по какой дороге они едут, и изо всех сил пыталось показать, насколько неразумно им возвращаться в места, полные невыносимой жути.