Андрей Мартьянов - След Фафнира

– Хорошо… – пожал плечами Монброн. – Я ведь не расспрашиваю у каждого нанятого рабочего историю его жизни и болезней. Так, где его контракт? – Робер забрался в шкатулку с официальными бумагами липовой глиноземной концессии, поворошил синеватые плотные листочки, и извлек один под свет керосинки. – Извольте. Ойген Клаус Реннер, из Линца, Австро-Венгрия. Родился в 1894 году. Исповедания католического. Временный вид на жительство в Рейхе. Специальность – разнорабочий. Нанят… Оплата поденная… Штрафов не было. Вот и все.

– Потрясающе! – скривился доктор Шпилер. – Вы мне сейчас невероятно напомнили господина Киссенбарта, не к ночи будь помянут. Я просил рассказать о человеке, а не читать идиотическую бумажку. Робер, вы работали с ним, наблюдали много дней, разговаривали. Не приметили ничего особенного?

– Гхм… Честное слово, ничего! Слегка стеснителен, но провинциальные парни, особенно иностранцы, все такие. Малообразован – наверное, на уровне школы при церкви, класса четыре, не более. Говорит на выраженном австрийском диалекте, однако я не очень хорошо разбираюсь в особенностях диалектов немецкого языка. По-моему, Ойген здоров как бык – посмотрите на его мышцы! Работал хорошо, если попросишь помочь сверхурочно – отказываться не будет. С рабочими дружил, то есть в выходные пил наравне, хотя очень пьяным я его никогда не видел. За эти месяцы ни единого разу не болел. Это странно: я слышал от маменькиного доктора, мсье Лаваля, будто эпилепсией заболевают в раннем детстве, а если верить метрике – Реннеру уже целых восемнадцать лет. Может, он скрывал приступы?

– Такое не скроешь, – озадаченно проворчал доктор. – Что вы будете делать с ним дальше?

– Если не выздоровеет в ближайшие день-два, пока мы здесь, придется отправить в Вормс, в госпиталь. Джералд может заплатить за лечение. А как по-вашему, мсье Шпилер, молодой человек поправится?

– Еще раз повторите его утренние слова, – потребовал врач. – Про Хагена, про шлем. Опишите поведение. В мельчайших подробностях. Печенкой чувствую, мсье, дело здесь очень нечисто, прав был этот бульдогообразный Уолтер Роу. Рассказывайте же!

Монброн и рассказал. Да, Ойген повел себя неестественно – по меньшей мере работяги из захолустного Линца по природе своей не могут употреблять слово «соблагоизволить» и смотреть на тебя глазами Константина Великого, заметившего вошь на императорском пурпуре. Узнал шлем, выуженный из ямы возле реки и точно определил владельца. Потом что-то бормотал о проклятом золоте… Обычное помешательство.

– Нет, не обычное, – опроверг выводы Робера доктор. У Шпилера аж нос покраснел от напряжения. – Знаете, мсье Монброн, мой изначальный скептицизм тает с каждой минутой. Кто еще кроме вас и ваших друзей знал о цели поисков? О том, что причиной приезда в Рейх и раскопок возле реки является именно клад Нибелунгов, золото дракона? Вы обязаны были держать такую цель в тайне от властей и газетчиков!

– Никто, – удивился Робер. – Я даже маме не сказал. Просто отправился отдыхать с университетскими приятелями на Рейн. Мы никому не гово… Впрочем, постойте. Как же я мог забыть! Аббат Теодор Клаузен из монастыря Святого Ремигия. Это здесь, неподалеку. Очень начитанный человек, иезуит, он помогал нам в поисках на местности, консультировал, искал сведения в старинных рукописях. Аббат Теодор тоже в своем роде концессионер, какой-то приятель лорда Вулси. Но археология интересует аббата лишь как искусство. Он обещал хранить тайну, как и каждый из нас. Неужели отец Теодор прислал к нам соглядатая? Ойгена?

– Это единственное разумное объяснение тому, что необразованный австрияк мог в помрачении сознания, следующего за припадком судорог, упомянуть о кладе Зигфрида, – Шпилер понимающе поджал тонкие губы. – Говорите, ваш аббат – иезуит? Навевает нехорошие подозрения. А если могучий орден, поддерживаемый Папой Римским, ныне испытывающим серьезные финансовые затруднения – газеты-то читаете? – заинтересовался вашим сумасбродным прожектом и просто использовал вас… Как говаривал основатель иезуитского ордена, святой Игнатий Лойола – цель оправдывает средства. А цель простая – столь необычным образом пополнить тощую казну Ватикана.

Монброн насупился и гордо парировал:

– Вы наверняка протестант и не знаете истинного контекста упомянутой фразы святого Игнатия. Цель – есть спасение бессмертной души человека. А ради этой благой цели можно оправдать любые средства. Понимаете?

– А-а-а… Не знал, простите, – доктор слегка поклонился, в извинительном жесте. – Никогда не интересовался официальной теологией, особенно католическими догматами. Как-никак, эпоха просвещения и все такое прочее… Но связываться с иезуитами? Конечно, на дворе цивилизованный двадцатый век, никто уже не верит в подобный вздор, да и орден Иисуса перестал быть общеевропейским пугалом… Боже, опять что-то стряслось!

Снаружи донесся яростный рев Уолтера Роу. Голос британца ни с чем не спутаешь – трубный глас разгневанного слона, наложенный на протяжный гудок линейного крейсера в тумане под Дувром. Разобрать слова за шумом ветра было невозможно.

– Веселенькое у вас предприятие, Робер, – торопливо выговаривал Шпилер, яростно пытаясь засунуть ладонь в запутавшийся рукав пальто. – Что нас ждет сегодня ночью? Еще десяток порванных в клочья мертвецов? Оборотни? Граф Дракула? Оделись? Берите любое оружие и бежим на помощь! У меня тяжелая трость…

– Какие мертвецы? – едва не рыдая вскричал Монброн, впрыгивая в сапоги. – Поденщики разъехались днем, шуцман вернулся в деревню, остались только мы. Отчего Роу так надрывается?.. Кошмар! Зачем я только в это ввязался!

Госпожа Радклифф, знаменитая сочинительница ужасных повестей, коими в прежние (да и в нынешние) времена зачитывались впечатлительные бледные барышни и уважаемые великосветские матроны, пришла бы в неописуемый восторг от эдакой готической ночи – все великие злодейства и таинственные преступления совершаются именно в такой зловеще-романтической обстановке.

Широкая черная река, на поверхности которой изредка вспыхивают мимолетные белые полосы барашков волн, неполная луна подсвечивает старым серебром низкие облака, стайками ползущие к морю; где-то вдалеке, над Баварией, посверкивают бесшумные искорки молний – гроза настолько далеко, что отзвуки раскатов не слышны. Сумрачно подвывает и всхлипывает ветер в прибрежных скалах, на темных холмах угрожающе шумят кроны вековых сосен, с мерным плеском разбиваются о каменисто-глинистый берег волны седого Рейна… Не хватает только полуразрушенного замка на скале, тоскливого волчьего воя, оранжевых факелов и душераздирающего хохота какого-нибудь живописного злыдня наподобие Синей Бороды.