Наталия Аникина - Кошка, которая умела плакать

— Ты так хорошо меня знала? — с подозрением спросил Анар.

— Мы были друзьями, — пожала плечами Аниаллу, — я помогла тебе остаться в Академии магии, где ты учился, когда твоя мать хотела забрать тебя сюда. В первый раз.

— Друзьями? С тал сианай? — всё ещё недоверчиво переспросил алай, осторожно опускаясь на пол напротив девушки. — Ты, скорее, должна была бы убить меня, чем защищать от Амиалис. Ты тал сианай, Тень богини, Коготь Карающий, «освободительница душ, не заслуживающих этого мира», — уныло, как зазубренный урок, проговорил он, — та, что наказывает алаев-отступников… Я всегда опасался прихода одной из вас. Богине есть за что меня карать…

Аниаллу рассмеялась так заразительно и искренне, что Анар невольно улыбнулся.

— Караю? — переспросила девушка, выкроив мгновение между взрывами смеха. — Я и не мечтала о подобной работе! — и вдруг, копируя Анара, затянула: — Я никого не караю и даже не сужу — наоборот, я призвана именно освободить существо, которое оказалось в неподходящих условиях. Его — от мира, а не мир — от него. Это же про таких, как ты, — снова рассмеялась она и уже совершенно серьёзным тоном спросила: — Или я ошибаюсь?

— Ну, судя по тому, что моя мать всё так же недовольна мной…

— Твоя мать ненавидит вообще всех, кто не копирует её во всем. Незавидная доля быть её сыном.

— Моей сестре повезло ещё меньше. Она живёт вместе с Амиалис. Правда, Накар пошла в мать, так что, может быть, она и довольна такой жизнью.

— Недовольна. Нет, она и сама бы рвалась к власти, но если тебя гонят кнутом, когда ты и так быстро бежишь — это не самая сладкая жизнь, верно? — злорадно ухмыльнулась Аниаллу. Накар она не любила, равно как и её мать, хотя и не могла не признать некоторых её заслуг перед Бриаэлларом.

— Верно… Постой, ты сказала, что освобождаешь таких, как я, а могу я узнать — куда ты их… освобождаешь?

— По-разному, — пожала плечами Алу, — кого-то в другие области Энхиарга, кого-то в иные миры…

В глазах её собеседника блеснул знакомый огонёк любопытства.

— В иные миры? Зачем? Аласаис всегда предпочитала другие методы…

— Аласаис никогда не предпочитала другие методы! Их предпочитали ваши жрецы, — гневно фыркнула Аниаллу, отворачивая от алая оба уха в знак презрения к его словам. — Аласаис давно отвернулась от Руала. Местные жрецы, воспользовавшись этим, исказили её образ до неузнаваемости, создали свою, новую богиню, именем которой правят страной, — она иронично усмехнулась. — И правят, что удивительно, так, что всем, кроме тебя и Аласаис, это нравится.

— Ты хочешь сказать, что всё это ложь?

— От первого слова и до последнего. Ну если и не ложь, то искажённая правда. Как и та фраза про тал сианай, что ты сказал мне.

— Я знал! — Анар от облегчения вдруг резко сложился пополам.

— Ой! Я рада за тебя, — поджала ногу Алу, потирая ушибленную его лбом коленку.

— Так ты здесь по её приказу, чтобы освободить меня?

— Нет. Но я могу это сделать. Твоя мать стёрла тебе память — это не только нарушение закона, но и отличный повод для Великих домов Бриаэллара избавиться от Амиалис. Особенно — для переселенцев из Руала, которым она попортила довольно много крови…

Вдруг её лицо окаменело.

Она сойдёт с ума. Лучше не жить, чем жить в постоянном страхе перед этим. Каким-то чудом она сумела сохранить баланс на тонкой грани между двумя своими «я». Если сейчас она откроет глаза и скажет хоть слово или слово услышит, то — всё. Она потеряет равновесие, и конец. Она провалится в бездну, глухую, где есть только вязкий мрак, только чувство того, что не хватает воздуха, что сердце вот-вот зайдётся, как бывает от непереносимой жары или ужаса, даже чего-то более тяжкого, мучительного, после чего смерть — лишь сладкое избавление от мук. Так бывало с ней прежде, когда в очередной раз возвращаясь из сладкого альтруистического забытья, вызванного пробуждением её подвластной Тиалианне части, она медленно становилась сама собой и с отчаянием от собственного бессилия понимала, что эту «себя» она снова предала.

Аниаллу несколько раз глубоко вздохнула, всё ещё не размыкая век. Надо взять себя в руки и радоваться, что она вовремя заметила — её снова затягивает это. И еще — теперь рядом с ней старый друг, которому, даже спустя века, она может доверять.

— Я хочу попросить тебя об одной вещи, — сказала Аниаллу. — Это очень важно для меня. Если ты вдруг заметишь во мне этакую чрезмерную жертвенность, благородство или ещё что-нибудь в этом духе, сразу же останови меня. Слышишь — сразу! Ущипни, дёрни за хвост, но останови. Иначе я не только не смогу помочь тебе выбраться отсюда, — убедительно соврала она, — но и сама окажусь в большой беде.

— А разве может быть алай «чрезмерно жертвенным и благородным»? — спросил Анар очень тихо и с какой-то затаённой надеждой заглянул ей в глаза. И по тому, как он это спросил и что он спросил именно об этом (а не о том, например, почему она не сможет помочь ему убежать), Аниаллу почувствовала, что затронула очень важную для него струнку, может быть, самую важную. И ей уже не надо было расспрашивать его о том, как ему тут живётся. В одну эту короткую фразу Анар сумел вложить все триста лет сомнений: чужой ли он среди своих и сможет ли быть своим среди алаев там, за пределами руалских стен?

— Я могу. И я — не единственная. Далеко не во всех алайских городах царят такие нравы, как у вас в Руале, не все кошки одинаковы. А я вообще особенная, искусственно выведенная. Служу двум богиням — Аласаис и Тиалианне. Змеекошка в общем, ха-ха-ха, — грустно усмехнулась Алу, — вот ты, чего больше всего не любишь? — вдруг спросила она.

— Брить уши ко Дню Очищения, — быстро ответил алай, состроив брезгливую гримасу.

— А что тебе будет, если ты этого не сделаешь?

— Ну… жрецы, общественное мнение… мама приедет, снова память сотрёт… — невесело пошутил он.

— Так вот. Представь себе, что тебя заставляет делать это нечто внутри тебя самого! Весь ужас в том, что когда я по заветам Тиалианны помогаю кому-то — мне нравится этот кто-то и нравится ему помогать, но потом эйфория проходит, я — снова я, и в сердце — пустота, оттого, что я не понимаю, зачем мне всё это было нужно, для кого я это делала? Вроде — доброе дело, а моя душа не принимает его, потому что я действовала вслепую, по чужой воле — вот как ты исполняешь обряды по воле жрецов. Нас, кошек, недаром называют духами свободы. Я не могу быть рабыней, пленницей. Даже у самой себя! И я устала от разочарований.

— Но тогда зачем ты здесь?

— Я изучаю Барьер. И ещё, — немного виновато сказала она, — я хотела здесь спрятаться ото всех. На время. Думала, что никого тут не встречу.

— Зачем, зачем? — Анар не совсем понимал её. То, что тал сианай может что-то изучать, а значит, не знать — было немыслимо. Если верить жреческим текстам, разумеется. — Неужели это ещё кого-то волнует?