Дмитрий Морозов - Гномий Клинок

— Не так что бы очень. Попробовал как-то — вроде, получилось…

— Может, и правда кто из наших на сторону ходил… — Один из гномов задумался, однако лицо его тут же просияло. Он ободряюще хлопнул хранителя по плечу, отчего тот едва не свалился лицом в остатки еды.

— Не тушуйся, стой на своём, старейшины решат, какого ты рода.

— Да я, собственно, не за этим. А вот то, что мы так сидим — вас не накажут?

Один из бородачей хмыкнул.

— В военное время дозорный, отвлёкшийся от несения службы, конечно, был бы наказан — могли руку отрубить, или того хуже — бороду сбрить. Ну а сейчас… Кругом мир, да и шахта уже почти выработана. Гномы не чтут точного соблюдения условностей.

Элан едва не подавился куском мяса.

— Сбрить бороду — хуже, чем отрубить руку?

— Удивлён? — Старший из гномов подмигнул изумлённому юноше — Да что с тебя взять, безбородый, ты никогда не поймёшь гордости от столетия выращиваемой, волосок к волоску бороды. Теперь, когда мы поели, расскажешь, от кого ты прячешься и почему надеешься, что народ гномов возьмёт тебя под свою защиту?

— Почему вы так решили?

— Ясное дело. Идёшь тихонько, по лесу, не по дороге, избегаешь любых встреч, причём прямиком к тем, кого считаешь пусть дальней, но роднёй. За чем же ещё, как не за помощью? Вот только не вовремя ты, парень. — Пожилой гном тяжело вздохнул, и лицо его помрачнело. — У нас сейчас времена тяжёлые, чёрные времена. Голод у нас.

— Голод? Вокруг еды достаточно, а у вас должно быть в избытке то, чем можно за неё заплатить!

— Раньше так и было. Все гномы — ремесленник он или шахтёр, могли быть уверенны в завтрашнем дне, потому что труд их ценился выше золота и драгоценных камней. Всё изменилось с тех пор, как были изобретены деньги…

— Разве они не были издавна?

— Ты дитя своего века, и тебе трудно представить мир, в котором нет денег. Люди создали эту игрушку совсем недавно, а до этого обходились чисто номинальный оценкой, используя для этого куски золота и драгоценности. Никто не поклонялся монетам, не мечтал о том, что бы их стало много. И мир был намного чище. Конечно, лихих людей хватало всегда, однако сам посуди — кто будет везти за тысячи километров, тайком, дурман-траву, если взамен ему предложат зерно или полотно на рубашки? Или предавать своего бога за горсть серебра? Деньги безлики, и на них можно купить всё: И чужой труд, и ножи разбойников, и всласть поглумится над себе подобными… У нас не так — вместо денег мы используем долговые обязательства и всегда можем отследить, как и на что они были потрачены…

Пожилой гном мог говорить ещё долго, но Элан нетерпеливо спросил:

— Вы говорили о голоде?

— Голод… С тех пор, как люди начали торговать с народом молотов, всё пошло наперекосяк. Горные дороги обложены ватагами разбойников, и мы вынуждены соглашаться на те цены, которые устанавливают местные купцы. Однако несмотря на то, что мы платим золотом, они всё равно дают нам минимум — только что бы мы не умерли с голоду.

— Почему же вы сами не отправите обоз?

— Постоянно водить обозы — нас не так много, а один-два обоза ничего не изменят — купцы рассчитывают количество продовольствия, которое мы закупаем, и сокращают соответственно свои поставки. Вдобавок поднимают цены — что бы компенсировать «упущенную прибыль»

— И вы это терпите?

— Мы — не воины. Народ молотов силён и отважен, и способен дать отпор, если к нам вторгнется враг — однако мы не можем жить, не выпуская оружия из рук. Уничтожь мы купцов — на нас ополчиться всё государство людей, и нам придётся забыть о мирной жизни, превратившись в банду, с боем добывающую себе кусок хлеба. Возможно, мы и пойдём на подобное — ради спасения своих детей, однако если мы изменимся, они вырастут не честными кузнецами и ремесленниками — а разбойниками и душегубами. Люди начнут за нами охотиться, как за дикими зверьми — и народ гномов исчезнет, даже если кровь наша и останется в этом мире. Шахты окажется заброшены, а наши потомки будут кем угодно, только не порядочными глендами…

— Но разве можно добиться справедливости, просто рассуждая у костра с прохожим о добре и зле? Может, стоит что-нибудь сделать?

— Вы невежливы, юноша. Старики любят пространные разговоры, а молодёжь всё время торопится жить…

— Старики — или старейшины?

Элан заработал пристальный взгляд из-под нахмуренных бровей. Пожилой гном помолчал, теребя бороду, наконец заговорил:

— Иногда в добропорядочной семье народа молотов, гордящимися поколениями своих предков — глендов, или, как у вас называют, мастеров, рождается необычный ребёнок. Он с детства не интересуется обычными играми гномов, он томим непонятной тоской, заставляющей его часами смотреть на солнце, или брать в руки кисть, или вмешиваться в разговоры старших, мешая почтенной беседе. Народ молотов ценит таких детей, но селит отдельно. Их воспитывают старейшины — те, кто взял на себя бремя вести свой народ по дорогам судеб. Иногда таких детей убивают — и никто не знает, почему, по каким признакам отбирают тех, кому жить на этом свете, а кому — умереть. Незримый меч внезапной смерти весит над каждым из воспитуемых до его совершеннолетия — пока врата общих врат не распахнуться перед ним, и он не останется в толпе гномов — один на один со своим предназначением. Смешно, в толпе — и один на один.

Собеседник Элана нахмурился, полез в карманы, нашёл старую, прокопченную трубку, раскурил её от тлеющего огня и, выпустив большой клуб дыма, продолжил:

— Старейшиной становится лишь один из ста таких детей. Из остальных может получиться скульптор, или художник… или маг. Я был уверен, что готовлюсь в старейшины — меня учили быть частью народа молотов, принимая интересы любого — как свои. Так учат у нас правителей, потому что властитель, равнодушный к своим подданным — на самом деле убийца своего народа, пусть неявный и неосознанный — но убийца. Я был счастлив и горд выпавшим мне жребием — и честно изучал и переживал за жизнь своих соотечественников… Пока однажды не увидел сон. Обвал в отдалённом штреке — десятки глендов гибли под неимоверной тяжестью камня, медленно выдавливающего воздух из лёгких… Я умирал с каждым из них. Раз за разом я задыхался от удушья, и трое взрослых из последних сил держали бьющегося в агонии ребёнка. Тех горняков уже никто не мог спасти. Однако с той поры я вижу сны — и всегда успеваю предупредить о беде до того, как она случилась. Почти всегда. Я видел, что идёт тяжесть — но не знал, как предотвратить голод! Мои сны были бессвязными, и старейшины, выслушивая меня, хмурились и разводили руками. Потом пришли люди — и поток продовольствия иссяк, превратившись в пересыхающий ручёёк. Не потому, что еды не хватает — гораздо выгодней сеять поменьше и держать нас на голодном пайке, чем засевать больше полей!