Ольга Онойко - Дети немилости

Затяжная война приведет к беспорядкам и недостаче продовольствия. Сейчас Дом Теней суровой хваткой держит бунтовщиков – но тени рванутся во власть и забудут о своем долге. В юности мне довелось слышать разговоры о революции...

...Нож Итаяса остановился.

– Не надо! – запоздало вскрикнула Юцинеле.

Синяя бабочка пролетела над нами, танцуя в медленных потоках воздуха...

Течение времени обрело привычную скорость, а я по-прежнему не мог двинуться с места – и как камень застыл передо мной Итаяс. Твердое острие, не теплое и не холодное, касалось моей кожи, но дальше не шло... Таянец страшно побледнел, на коже его выступили капли пота, он тяжело, с хрипом дышал и смотрел куда-то мимо меня.

По коже подрал мороз. За шумом крови в ушах я ничего не слышал. Рядом со мной невероятная сила переламывала волю человека – и не могла ее переломить...

«Я хочу отомстить», – сказал горец.

«Она любит играть честно, – думал я. – Это не значит, что Она не может нарушить правила!»

Внезапно взгляд мой прояснился. Я увидел, что к нам с двух сторон бегут солдаты – уаррцы во главе с Арки и рескидди, дворцовая охрана царицы. В первый миг мне показалось, что я лишился голоса, но потом услышал словно бы со стороны:

– Оставаться на местах!

Аргитаи замер, потрясенно глядя на меня. Рескидди обступили нас, кто-то осторожно оттеснил в сторону полуобморочную от ужаса Юцинеле.

Итаяс беззвучно застонал.

Сжав зубы, я взялся за лезвие его кинжала и с усилием отвел в сторону. По ладони заструилась кровь, но боли я не чувствовал. Из-под упавших на лицо волос таянец смотрел на меня. Он пытался улыбнуться; лицо его кривилось в судороге, глаза налились кровью. Он задыхался. Костяшки пальцев на рукояти ножа стали иссиня-белыми, все мускулы в теле Воина были напряжены до предела, но он оставался неподвижен.

Потом глаза его закатились. Я успел подхватить горца, когда у него подломились колени. Пальцы левой руки Итаяса впились мне в плечо, как ястребиные когти, в правой он по-прежнему сжимал нож.

И вдруг все кончилось.

Итаяс медленно выдохнул и выпрямился. Взгляд его оставался расфокусированным, его шатало. Все еще бледный как смерть, он улыбнулся мне, а потом со странным выражением уставился на нож – будто видел его впервые. Сощурившись, таянец медленно поднял его, оценивающе повертел на солнце, провел по лезвию пальцем.

– Так, – почти без голоса сказал он, – я собирался убить императора... – и кивнул: – Хорошо, Неле. Хорошее оружие.

Потом он полоснул ножом по собственной ладони.

Я не верил глазам: горец протягивал мне окровавленную руку.

Меньше всего можно было ждать подобного исхода. Я догадался, что означает жест Итаяса. Он все-таки заставил меня растеряться, Демон Высокогорья... Само собой, я не собирался отвергать это выражение горячей приязни, правда, ответить на него предпочел бы способом менее дикарским. Но это стало бы для горца оскорблением, так что выбора не было. «Право, – подумалось мне, – узнают в столице – будут смеяться: государь император смешал кровь с диким горцем. Но на взгляд таянцев, должно быть, деяние это столь же немыслимое. Мы на равных».

Юцинеле оттолкнула солдата-рескидди, подбежала к нам. Увидев наше рукопожатие, она ахнула и прижала ладони к щекам. Лицо ее просветлело, глаза засияли: меньше всего она боялась такой крови... Несмело улыбаясь, она быстро посматривала то на меня, то на брата, потом что-то прощебетала Итаясу на родном языке. Тот с веселой усмешкой ответил.

Из-за спины Аргитаи Мереи вышла Эррет. Я поймал взгляд Уаррской Державы и, улыбнувшись, сказал:

– Высь победила.

Огромные залы кафедрального собора пустовали. Арсеитская вера запрещала молитвы и не знала обрядов, люди приходили в храм послушать проповедь, но чаще – просто побыть в тишине, наедине со священной историей, изложенной в статуях и мозаиках. Убранству собора Данирут не было равных, и все же сюда миряне приходили редко. Слишком величественным для уединения и покоя представал храм.

Из ближнего зала в дальний, глядя себе под ноги, медленно шла Младшая Мать Акридделат Третья. За многие годы она привыкла к холодности собора, сумрак высоких сводов не смущал ее душу. Мелодично журчала вода в фонтанах. Младшая Мать тихонько бормотала что-то себе под нос, останавливалась, просчитывала ритм фразы, размахивая рукой, потом шла дальше.

Она сочиняла проповедь.

Безмолвно смотрели на нее со стен витязи и подвижники прежних времен.

– Арсет даровала нам свободную волю, – вдруг громко сказала Акридделат. – Пока она сражается, никто не может отнять у человека ее дары.

И замолчала.

Она стояла посреди ближнего зала. Убранство его символизировало великое противостояние. Изваяние Заступницы, прекрасной и хрупкой, выбрасывало вперед тонкую руку, преграждало путь грозному стихийному образу, смотревшему со стены. С волос Арсет струились ручьи и собирались в большую чашу, а от той чистая рукотворная река текла через двери храма к заливу Джесай. Госпожа сапфиров, Дева пресной воды твердо сжимала губы, каменные глаза ее блестели как живые – так был искусен ваятель. Столетиями укреплял людские сердца один только взгляд на нее. Столетия сражался ее ваятель в рядах светлого воинства...

Акридделат вздохнула.

Духовное зрение, дарованное ей Аливой, не покинуло священницу. Оно не вполне подчинялось ей, как обычное зрение не сразу подчиняется новорожденному, и напоминало скорей не дополнительное чувство, а череду снов наяву. Но видения были яркими и осязаемыми.

Сквозь угрюмую, враждебную тьму космоса несся голубой шар; оку духа он представал золотым и серебряным, а внешняя пустота наполнялась чуждой и мрачной жизнью. Мириады жутких конечностей протягивались к светлой земле, ее лик отемняли мириады зловонных выдохов. Но земля не была беззащитной. Среди ее сияющих облаков вспыхивали ярчайшие огни, здесь и там, острые, стремительные, опаляющие, – и мрак отступал, втягивал в себя рваные клочья плоти.

Ярче всего светила огромная серебряная звезда высоко над полюсом. Духовному зрению она казалась яснее солнца: светило физического мира было неживым, а светило духовного – дышало и горело любовью. Сопровождавшие его огни не меркли. Их становилось все больше. Кое-где они сплетались в сеть, похожую на серебряную чешую или кольчугу. Но в кольчуге этой все еще было слишком много прорех...

«Когда Немилостивая Мать отвергла Каэтана, то ничего не выиграла с этим ходом, – размышляла Акридделат. – В рядах светлого воинства он стал Ей куда более грозным противником».

Далеко внизу, в Башне Бездны, убогой и темной, сидел на подоконнике маг Лаанга и оплакивал друга. Каждый удар его сердца становился каплей серебра в светлой броне.