Вольф Белов - Император полночного берега

Пинок в спину прервал его словесный поток.

– У тебя нет сестер, – спокойно произнес царь. – А твоя мать умерла три года назад.

Брови Данго удивленно взлетели вверх. Правитель Хорума рассмеялся, видя его изумление.

– Я ведь сказал, что не впервые слышу твое имя.

– Но… как… от кого?.. – пробормотал Данго.

– От того, кто дал его тебе. Похоже, воровство – это ваше семейное ремесло. Как и болтливость – ваша черта. Впрочем, на дыбе многие становятся чересчур разговорчивы.

– Отец? – еще более изумился Данго.

– Да, он был здесь, – подтвердил царь. – Попался на краже и отрабатывал свою вину на восстановлении крепостной стены. Не за ним ли ты пришел в мой город? Если так, то ты опоздал. Он умер от холеры.

Данго ничего не ответил, лишь еще глубже втянул голову в плечи и уткнулся взглядом в пол.

– Ты хочешь помочь самому себе? – спросил царь.

Данго поднял на него взгляд и снова ничего не ответил.

– Допускаю, что кровные узы для воришек значат не слишком много, но собственная судьба вряд ли тебе безразлична, – продолжал царь. – Так да или нет?

Стоявший позади Данго воин отвесил парню звонкую затрещину.

– Отвечай, когда государь тебя спрашивает!

– Да, государь, – ответил парень, поежившись.

– Тогда не разочаруй меня, – сурово произнес царь. – Отвечай, где ты встречал жреца раньше и что украл у него?

– Мы встречались на постоялом дворе. Там завязалась драка, и жрец отвлекся. Я вытащил у него золотое ожерелье.

– Золотое? – переспросил правитель Хорума. – Ожерелье с рубиновыми каплями и кольцами?

– Именно такое, – подтвердил Данго.

– Похоже, оно было слишком дорого жрецу, раз он пришел сюда следом за тобой. Это ведь он был в толпе? Как его зовут?

– Я не знаю его имени, государь.

– Неважно, я сам его знаю. Будь уверен, он придет за тобой даже в подземелье крепости. Куда ты дел ожерелье?

– Выменял на хлеб у проезжих торговцев.

– Что ж, ты можешь оказать мне неоценимую услугу. За это ты получишь полную свободу. Свободу от всего и от всех. Я дам тебе золота столько, сколько сможешь унести, и больше тебе никогда и ни перед кем не придется пресмыкаться.

Данго насторожился.

– Чего ты хочешь от меня, государь? – осторожно поинтересовался парень и снова поежился. – Я слышал, что многие ногарские господа пользуются услугами мальчиков в постели, но…

Царь расхохотался.

– Не обольщайся, – сквозь смех сказал правитель Хорума. – Твоя физиономия и костлявая задница не заменят ни одной женщины. Ты окажешь мне услугу иного рода.

Голос его вдруг стал жестким и даже свирепым, сквозь смотровую щель шлема глаза сверкнули грозным огнем.

– Если ты откажешься или попытаешься обмануть меня, можешь не расчитывать на долгую жизнь, – пригрозил царь. – Если же сделаешь все как должно, до конца своих дней останешься обеспеченным человеком.

Съежившись, будто придавленный тяжелым взглядом правителя Хорума, Данго молча слушал, что говорит ему царь.

Закончив, правитель Хорума грозно спросил:

– Ты все понял?

– Да, государь, – склонив голову, ответил Данго.

– Убрать его отсюда! – распорядился царь.

На зов старшего телохранителя явились два воина, подхватили парня под руки и выволокли его за дверь. Старший телохранитель спросил:

– Ты уверен в нем, повелитель? Не лучше ли доверить это дело твоим воинам? Одно только слово…

– Не беспокойся, – прервал его царь. – В этом парне я уверен как в самом себе.

– Не понимаю тебя, государь.

– Считай, что мне было видение, – мрачно произнес правитель Хорума.

Помолчав немного, он еще более мрачно добавил:

– В тот день, когда я умирал…

С этими словами он откинул плащ и снял с головы шлем. Телохранитель остался невозмутим, хотя мало кто мог сохранять спокойствие при взгляде на лик царя. Государь запретил приближенным называть себя по имени, оставаясь тайной для своих подданных, но даже те, кто был знаком с ним в прежние времена, вряд ли смогли бы узнать в облике нынешнего правителя Хорума столичного аристократа и полководца Икестоса. В свои еще достаточно молодые годы Икестос стал седым, а лицо его до неузнаваемости обезобразили многочисленные шрамы. Такие же шрамы от ран и язв обильно покрывали шею, грудь и руки царя, даже уши были порваны, словно побывали в пасти хищника. Икестос неспроста закрывал свою фигуру плащом всю целиком. Ноги ему заменяли деревянные ходули. Правитель Хорума редко передвигался пешком, делал он это с трудом, при помощи костыля. На коня он взбирался со специального мостка, и слуги привязывали его к седлу ремнями.

По ночам телохранители часто слышали стоны и сдавленные крики, доносившиеся из спальни повелителя. Первое время воины врывались в его покои с обнаженными клинками, но постепенно привыкли. Каждую ночь Икестос мучился одним и тем же сном – вновь и вновь он видел себя в полном одиночестве и беспомощности в дремучем враждебном лесу.

Как и предрек коварный хишимерский жрец, очень скоро разлагающаяся плоть собственных ступней дала знать о себе дикой болью. Мучения были столь невыносимы, что Икестос плакал навзрыд, орошая землю слезами, а порой вопил во весь голос. Но, несмотря на боль, изо дня в день он полз назад к ногарским степям, прочь из лесов. Вонзая в землю нож, цепляясь за дерн пальцами и ломая ногти, он тащил свое изувеченное тело вперед. Крупные лесные муравьи впивались в руки, и без того израненные в кровь, заползали под одежду. Тучи москитов кружили над ним, забивая рот и глаза. Дикие пчелы жалили прямо в лицо. Много раз, когда силы и сознание покидали Икестоса, к его телу слетались стервятники, принимая смрадный гниющий кусок мяса, в который он превратился, за труп. Только чудом стервятники не выклевали ему глаза, но отметины от их клювов и когтей навсегда остались и на лице, и на груди, и на руках. Тем же чудом за все время пути, исполненного страданий и мук, ни один хищник не приблизился к цепляющемуся за жизнь одинокому израненному человеку.

Он не чувствовал страха. Страх заглушила боль. Изувеченный человек из последних сил цеплялся за жизнь не из страха смерти. Лишь жажда мщения не позволяла ему умереть.

И он не умер в лесу. Жизнь покинула Икестоса в небольшом селении, на дубовом столе. По крайней мере, так показалось ногарскому аристократу той ночью в доме знахаря, куда привезли Икестоса кочевники, подобравшие его в степи. Видимо, даже кочевники, не отличавшиеся особым расположением ни к ногарам, ни к кому бы то ни было, поразились необычайной живучести изувеченного незнакомца и не оставили его умирать в степи, как можно было ожидать. Старик знахарь, осмотрев Икестоса, предрек ему скорую смерть, если не отделить от тела уже мертвую плоть, источающую гной и смрад. Икестос не мог позволить себе умереть. Лежа на столе, привязанный так, что невозможно было пошевелиться, зажимая в зубах деревянную палку, Икестос выл от боли и молил богов только об одном – чтобы позволили ему выжить и отомстить. И боги откликнулись, послав ему видение. Теперь Икестос точно знал, что будет отмщен, и знал, как именно.