Даниэл Уолмер - Чаша бессмертия

— Вот уж неправда! — фыркнула Иглл. — Ну и память у тебя, сестричка! Помнишь, какие истерики ты мне закатывала, когда в столице объявлялся бродячий цирк или на рыночной площади давали представление актеры в живописных лохмотьях, с флейтами, барабанами и бубнами!..

— Да, — вздохнув, согласилась Сэтлл, — и цирк, и театр мы любили обе, и случалось, доходило даже до царапанья. Правда, скоро мы научились справляться и с этой проблемой: Иглл переодевалась мальчишкой, гримировала лицо, одевала рыжий парик и в таком виде прокрадывалась на представление. Она строила мне из толпы уморительные рожи и подмигивала, и я с трудом удерживалась, чтобы не расхохотаться, с трудом сохраняла на лице скучное выражение благовоспитанной барышни из хорошего дома…

— Умение переодеваться и гримировать лицо не раз выручало меня и позже, — заметила Иглл. — Когда хотелось выбраться за пределы надоевшего отцовского дома, понюхать вольного воздуха, наглотаться неожиданных и острых впечатлений. Сэтлл, примерная девочка, никогда не отваживалась на это.

— Неправда! — возразила Сэтлл. — Просто нас притягивали разные впечатления, и выбравшись из дома, я, как правило, устремлялась в другом направлении… Хотя, конечно, покидала стены дома я реже, чем сестра. Зато уже к шестнадцати годам я прочла все отцовские книги по магии, астрологии и тайнознанию! — В голосе Сэтлл зазвенела гордость. — Отец был вынужден разрешить мне зарываться в древние, пахнущие пылью столетий фолианты, ибо чем еще я могла заниматься в долгие периоды отшельничества?.. Ведь пока Иглл фехтовала, ездила на охоту или просто болтала с кем-нибудь в доме, я не могла и носа высунуть из своей тайной комнатки. И я погружалась в книги… Зато теперь отец называет меня своей правой рукой! Нередко я помогаю ему в составлении гороскопов, особенно если случай очень трудный, и он не может на меня нахвалиться!..

Иглл расхохоталась.

— А меня отец называет левой рукой, разве ты не знаешь?! Левая — та, что ближе к сердцу. Ближе к тайне, ближе к сути вещей… Я тоже читала древние книги отца. Один раз я неудачно упала с лошади и сломала ногу, другой раз серьезно поранилась, занимаясь фехтованием на незатупленных шпагах. Лежа в постели и выздоравливая, я читала, ибо чем еще было мне заниматься?.. Вышивать и плести кружево я терпеть не могла, в отличие от сестренки.

— Когда она лежала со сломанной ногой, я вынуждена была ковылять по всему дому на костылях! — рассмеялась Сэтлл. — Все родственники и домашние поражались, как быстро я выздоравливаю, как моментально срастаются мои кости!.. А Иглл все время ныла, что ей надоели книги, что она устала вдыхать пыль и разбирать заплесневелые закорючки…

— Да, я ныла и скучала! — согласилась Иглл. — Но зато, в отличие от тебя, мне не надо было вникать в эти полуистлевшие пергаменты, перечитывать их по несколько раз, чтобы понять, о чем идет речь. Мне хватало одного раза: я тут же понимала, вернее, вспоминала все. Потому и отцу работать со мной гораздо легче, и помогаю я ему больше и существенней… Но ты лучше расскажи о другом. Расскажи о мальчиках!

— Наш отец очень любил нас обеих, — продолжала Сэтлл, согласно кивнув сестре. — Любовь свою он проявлял во всем. Из-за горячей любви к нам порой он совершал поступки, которые могли бы показаться странными для отца двух молоденьких и хорошо образованных девушек. Но ему было глубоко безразлично чье-либо мнение! Всегда и во всем отец наш слушал и слушает лишь свое сердце, свой ум, свою вольную и горячую кровь. И мы уродились в него. В этом мы абсолютно такие же! Наверное, ты заметил, Конан, какое жалкое, почти нищее впечатление производит наш дом снаружи.

Киммериец кивнул.

— Это оттого, что нашему отцу глубоко наплевать на чье-либо мнение о доме, в котором он живет. Он не видит его снаружи, а что думают о его виде другие — отцу безразлично. Внутри же он постарался обставить его так, чтобы все вокруг радовало и услаждало душу. Не раз наши богатые заказчики поражались, в каком убогом — внешне — домишке проживает столь почтенный и знаменитый человек, но отец только отшучивался на это и смеялся… Так вот, любовь отца к нам толкала его порой на поступки, которые одобрил бы не всякий из наших родственников, если бы о них узнал. Однажды, вскоре после того как нам с Иглл исполнилось по шестнадцать лет, отец взял меня с собой на невольничий рынок. В этот день был большой завоз рабов из Кофа и Зингары… Отец сказал, что хочет прикупить парочку юных стражников для охраны нашего дома. Он предложил мне, чтобы я выбрала их по своему вкусу. — Щеки Сэтлл слегка порозовели, а глаза опустились долу. — И я выбрала двух, самых стройных и красивых из всех. Один из этих юношей, семнадцатилетний стигиец, вскоре стал моим первым учителем любви…

— Надо сказать, учителем он был никудышным! — вспомнила Иглл, усмехаясь. — Слишком юн и неопытен, хотя и красив, как статуэтка из темного дерева!.. Полгода спустя отец взял на невольничий рынок меня, и мой выбор был гораздо удачнее. Не соблазняясь на хорошеньких и юных, я выбрала тридцатилетнего, покрытого шрамами светловолосого воина, откуда-то с севера. Согласись, Сэтлл, это было совсем не то, что твой стигийский мальчик!..

Сэтлл согласно кивнула.

— Все это было очень приятно, забавно и весело, — сказала она. — До тех пор, пока меня не постигло несчастье привязаться к одному из наших любовников по-настоящему. Отец очень опасался, что кто-нибудь из них догадается, что нас двое. Ведь мы разные, и в постели разница наша не могла не проявляться особенно явно… Поэтому он держал их в доме от силы две-три луны, а затем перепродавал кому-нибудь, обычно за пределы Аргоса. Однажды я обнаружила, что пропал пылкий, темноволосый и ласковый юноша-шемит, которому удалось завладеть не только моим телом, но и сердцем. Это был большой удар для меня…

— Сестра устроила отцу бурную сцену с криками и слезами, — заметила Иглл. — Бедный отец оправдывался и тоже плакал. Он говорил, что если бы юноша догадался о тщательно скрываемом и проболтался, это тут же дошло бы до короля, сурового и мстительного. И отец бы погиб. А нас ждала бы судьба жалких наложниц аргосской знати… Мне тоже не слишком нравилось, что юноши часто менялись. Сердце мое было свободно и спокойно, но иные из них оказывались такими мастерами любви, что обидно было терять их и заменять другими, часто гораздо менее умелыми…

Поэтому я поддержала Сэтлл в ее негодовании. Под нашим общим напором отец сдался. Он принял решение продать дом с прилегающей к нему землей и всем имуществом и покинуть пределы Аргоса. На совместном совете решено было поселиться в Зингаре, под видом беженцев, попавших под королевскую опалу. У отца было немало заказчиков из числа зингарской знати, которые помогли бы ему в обустройстве на первых порах. Но жить в столице или большом городе отец больше не хотел. Он устал от суеты, светской мельтешни, толп тщеславных и пустоголовых гостей. Он не раз повторял, что заработал уже достаточно денег, обеспечил нам с сестрой безбедную жизнь до конца наших дней и теперь может позволить себе погрузиться с головой в оккультные изыскания, к чему настойчиво тянется его душа и неутомимый разум. Он предлагал купить нам с сестрой дом в Кордаве, но мы отказались. Нас тоже устраивала уединенная жизнь в глуши, расцвеченная редкими визитами заказчиков. Ибо чем больше мы с сестренкой находимся в обществе друг друга, тем более счастливо и наполнено наше существование.