Стивен Эриксон - Память льда

— Пустой план, Муриллио.

— Сам знаю.

— Тогда как в Капустане…

Глаза младшего партнера сузились: — По всякому, он не больше чем развалины.

— Там есть выжившие. Включая жрецов.

— Жрецы! — фыркнул он. — Служащие сами себе жонглеры вер, мошенники доверий, обманщики…

— Муриллио, есть исключения…

— Ни разу не видел.

— Может, в этот раз. Моя точка зрения: если и будет случай сбежать — с ней — нам скорее подвернется помощь в Капустане, чем в этих пустых просторах…

— Салтоан…

— Неделя пути, а в такой телеге еще дольше. К тому же, этот город — воплощение немытого пупка самого Худа. В Салтоан я не взял бы даже мамашу Раллика Нома — помнишь, как она управлялась с топором?

Муриллио вздохнул. — Раллик Ном.

— И что?

— Был бы он здесь.

— Зачем?

— Мог бы убить кое-кого. Кого угодно. У него чудный дар упрощать дела.

Коль хрюкнул: — Упрощать дела. Погоди, я ему еще расскажу. Эгей, Раллик, ты не ассасин, ты просто человек, упрощающий дела.

— Ну, по любому это трепотня, потому что он исчез.

— Он не умер.

— Откуда знаешь?

— Просто знаю. Итак, Муриллио, мы подождем до Капустана?

— Согласен. А там последуем примеру Крюппа и Лисы. Ускользнем. Пропадем. Видит Худ, не думаю, что кто-либо заметит. Меньше забот.

Коль помедлил. — Муриллио, если мы найдем кого-то, кто сможет сделать что-то для Майб — ну, похоже, это дорого обойдется.

Тот пожал плечами: — Ну, не впервой мне лезть в долги.

— Как и мне. Как я понимаю, это будет означать наш финансовый крах, а все, чего достигнем — более мягкого конца ее жизни.

— Ну, стоящий обмен.

Коль не просил другого подтверждения решимости своего друга. Он слишком хорошо знал Муриллио. Да, это ведь просто монета. Не важно сколько — честный обмен, облегчение страданий старушки. Тем или иным путем. По крайней мере, мы позаботимся — даже если она больше не очнется и не узнает, что мы сделали. Да так даже лучше. Проще. Чище…

Вой отразился эхом, словно из глубокой пещеры. Прозвучал, обернулся вокруг себя самого, так что погребальный стон стал хором. Бесчисленное количество звериных голосов, голосов, разрывающих само время, превращающих вечность в простое теперь.

Голоса зимы.

Однако звучал он с юга, из места, куда не может добраться тундра, где деревья уже не по колено высотой, но поднимаются над ее головой, такие же потрепанные, порванные ветрами, костистые. Теперь ей можно спрятаться, остаться незримой, не пригибаясь к самой земле.

Воющему ответили его родичи. Звери — загонщики, все еще идущие по следу, но сейчас потерявшие ее из виду. Она скользнула за черную ель. Болотистая почва жадно присосалась к босым ногам, густая, темная, нечистая вода бурлила, когда она переходила мелкие холодные пруды. Ее окружили громадные москиты, вдвое крупнее виденных на равнинах Ривии. Мошки ползали в волосах, кусали кожу. Ноги покрывали круглые черные пиявки.

Почти не глядевшая под ноги, она наткнулась на широкие рога, вросшие в развилке дерева на уровне ее глаз. Порез на правой щеке засаднил, засочился кровью.

Это приближается моя смерть. Это дает силу. Я оттягиваю последний миг, и они не могут меня поймать.

Не могут поймать.

Пещера была прямо впереди. Она еще не могла ее видеть, и в окрестном пейзаже ничто не указывало на возможность таких геологических образований, но эхо становилось ближе.

Звери зовут меня. Обещание смерти, и оно дает мне силу. Это зов сирены…

Вокруг сомкнулась тьма. Она поняла, что прибыла на место. Пещера имела форму души, души, затерянной в самой себе.

Воздух влажен и холоден. Насекомые больше не жалят, не ползут по коже. Камень под ногами сухой.

Она ничего не могла разглядеть, и вой стих.

Ступив вперед, она знала, что движется в своем уме, только в уме, бросив тело, ища, отыскивая воющего зверя.

— Кто?

Голос заставил ее задрожать. Голос мужчины, глухой, дребезжащий от боли. — Кто идет?

Она не знала ответа, потому сказала то, что просто пришло на разум. — Я.

— Ты?

— Я… мать.

Человек сухо рассмеялся: — Еще одна игра? У тебя нет слов, Мать. И никогда не было. Ты можешь выть и стонать, угрожающе рычать, у тебя тысячи бессловесных звуков для выражения потребностей. Это твой голос, и я отлично его знаю.

— Мать.

— Оставь меня. Я выше насмешек. Я кружу на своей цепи, здесь, в моем разуме. Это не место для тебя. Наверное, найдя его, ты решил, что прорвал последний рубеж обороны. Думаешь, что отныне знаешь обо мне все. Но у тебя здесь нет силы. Понимаешь, я воображаю свое лицо, словно в зеркале.

Но на меня смотрит не тот глаз. Неправильный. Хуже того, вовсе не человеческий. Долгое время я не понимал, но теперь понял.

Ты и твой род играли с зимой. Омтозе Феллак. Но вы никогда не понимали ее. Не истинную зиму, не ту зиму, что создана магией, но рожденную холодеющей землей, низким солнцем, короткими днями, длинными ночами. Лицо, которое я вижу перед собой, Провидец, это лицо зимы. Лицо волка. Бога.

— Мое дитя знает волков, — сказала Майб.

— Точно, он знает.

— Не он, у меня дочь…

— Меняя правила — портишь игру, Провидец. Шулер…

— Я не то, что ты думаешь. Я… я старая женщина, ривийка. И моя дочь хочет видеть меня мертвой. Но не быстрая расправа, не для меня. Она послала за мной волков. Порвать мою душу. Они ходят в моих снах — но здесь я спряталась от них. Я пришла спрятаться.

Мужчина вновь засмеялся. — Провидец сделал это моей тюрьмой. И быть по сему. Ты соблазн безумия, один из чуждых голосов в голове. Я отвергаю тебя. Знай ты мою настоящую мать, ты мог бы преуспеть; но грабеж моего разума был неполным. Здесь бог, Провидец, он скрючился за моими тайнами. Оскалил клыки. Даже твоя милая матушка, что так крепко держит меня, не бросит ему вызов. Что до твоего Омтозе Феллака — он мог давным — давно встретить тебя у его входа. Он мог закрыть его для тебя, Джагут. Для всех вас. Но он был потерян. Забыт. И, поняв это, я ему помог. Я помог ему найти себя. Его сознание пробуждается, Провидец.

— Я не понимаю тебя, — медленно прошептала Майб, чувствуя, как ее охватывает отчаяние. Это не то место, какого она желала. Она пришла в тюрьму другого человека, в его личное безумие. — Я пришла сюда умереть…

— Ты не найдешь здесь смерти. Не в этих кожаных руках…

— Я спасаюсь от дочери…

— Бегство — иллюзия. Даже Мать поняла это. Она знает, что я не ее ребенок, но ничего не может сделать. У нее даже есть память о тех днях, когда она была настоящей Матроной, матерью настоящего выводка. Детей, любивших ее, и других — ее предавших. Бросивших ее здесь на вечное страдание.

Она никогда не надеялась убежать отсюда. А потом обнаружила себя на свободе — только чтобы открыть, что ее мир превратился в прах. Ее дети давно мертвы, похоронены в курганах — без матери они иссохли и погибли. Тогда она поглядела на тебя, Провидец. На приемного сына. И показала тебе твою силу, чтобы использовать ее. Воссоздать свой мир. Она подняла своих покойных детей. Послала их заново построить город. Но все это было обманом. Иллюзией, не удовлетворившей ее, только принесшей безумие.