Стивен Эриксон - Память льда

Хуже того, самонаблюдение — для него, по крайней мере — было зыбучими песками, и на дне песчаной воронки его поджидал паук. Коль отлично знал, что способен сожрать самого себя такими мыслями.

Муриллио снова показался в коридоре.

— Слепо танцует муравей, — сказал Коль.

— Что?

— Старая детская сказка. Не помнишь?

— Что, разум потерял?

— Еще нет. По крайней мере, сам я так не думаю.

— Но это же так, Коль. Ты сам и не заметишь.

Муриллио снова развернулся и ушел в коридор, пропав из вида. Мир незримо вращается вокруг нас. Слепой танцует, ходя кругами. Не убежать от себя самого, и все твои мечты ярко сверкают ночью, но сереют при свете дня. И то и другое — гибельно. Кто тот клятый поэт? Мстительный. Сирота, как он говорит. Написал тысячу сказок, чтобы пугать детей. Был побит камнями толпой в Даруджистане, но выжил. Думаю, это было очень давно. Но и сейчас его сказки живут на улицах. Песенки, считалки в детских играх.

Чертовски мрачно, если спросите меня.

Он пошевелился, стараясь очистить разум и не провалиться в очередную ловушку памяти. Прежде чем красть его имение, прежде чем разрушить его жизнь, Симталь сказала, что носит его ребенка. Он гадал, существовал ли вообще этот ребенок — Симталь сражалась ложью, как иные ножом. Не было объявлений о рождении. Хотя, конечно же, в дни своего падения он вполне мог пропустить такую весть. Но ему бы сказали, не тогда, так позже…

Муриллио появился.

— Один момент, — сказал Коль.

— Что теперь? Жук прыгает на спине? Червь кружит в норе?

— Вопрос.

— Ладно, если настаиваешь.

— Ты что-то слышал о рожденном Симталь ребенке? — Он увидел, как лицо его друга посуровело, глаза сузились: — Не в этом храме задавать такой вопрос, Коль.

— Тем не менее я его задал.

— Не думаю, что ты готов…

— Не тебе решать. Нужно лучше меня знать, Муриллио. Черт дери, я же месяцами заседал в Совете? И я не готов? Что за чепуха…

— Ладно, ладно! Все это лишь слухи…

— Не лги мне.

— Я не лгу. Несколько месяцев после твоей… гм, кончины… она не появлялась на людях. Конечно, говорила, что держит траур, хотя все знали…

— Да, я знаю, что все знали. Так она скрылась на время. Дальше.

— Ну, мы думали, что она упрочняет свои позиции. За сценой. Раллик за ней следил. По крайней, мере, старался. Он может знать больше.

— И вы двое никогда не обсуждали, что с ней, как она выглядит? Муриллио…

— Ну, что мог Раллик знать о материнстве?

— Когда они в положении, растут животы и увеличиваются груди. Уверен, наш друг убийца видел на улицах пару таких женщин — не думал же он, что они съели дыню целиком?

— Не надо сарказма, Коль. Как я и говорил, я ни в чем не уверен.

— Как насчет слуг нашего поместья? И разных там повитух?

— Раллик никогда не упоминал…

— О, что за наблюдательный ассасин.

— Отлично! — крикнул Муриллио. — Скажу что думаю. У нее был ребенок. Она его отослала. Куда-то. Не думаю, что она совсем от него избавилась. В некотором роде он был ей нужен — управляемый наследник, приманка для женихов или невест. Симталь из низкого рода; все ее связи с прошлой средой были тайными — ты сам это знаешь. Думаю, она отослала ребенка куда-то, где никто не подумает искать.

— Сейчас примерно три, — сказал Коль, опершись спиной о стену. Он закрыл глаза. — Три года…

— Может быть. Но за все время никаких следов…

— Вам нужна была моя кровь. Барук…

— Да уж, — фыркнул Муриллио. — Мы бы просто подошли и нацедили на улице, когда ты валялся пьяным.

— Почему бы нет?

— Потому что, осел, в этом не было особой нужды!

— Ясно. Но сейчас я уже месяцы иду не шатаясь.

— Тогда иди к Баруку.

— И пойду. Теперь, когда все узнал.

— Слушай, друг. Я повидал на своем веку много пьяниц. Ты трезв четыре, пять месяцев — и считаешь это вечностью. Но я все еще помню человека, счищавшего блевотину с одежды. Человека, который падал на ходу. Я не намерен спешить — слишком рано…

— Я слышу. Я не кляну тебя за твое решение, Муриллио. Ты имеешь право быть осторожным. Но сейчас — сейчас я вижу причину. Настоящую причину держать себя в руках.

— Коль, ты же не думаешь придти в дом, где растет ребенок, и утащить его оттуда…

— Почему нет? Он мой.

— И ты уже приготовил ему место на полке, а?

— Думаешь, я не подниму ребенка?

— Знаю, что не поднимешь. Но, если сделать все правильно, ты сможешь следить, как он растет, дарить ему особые возможности.

— Скрытый благодетель. Хм. Это может быть… благородно.

— Скажем честно: это обычный путь, Коль. Ничего благородного и героического.

— И ты звался другом.

— Я и есть друг.

Коль вздохнул. — Так и есть, хотя не знаю, чем я заслужил такую дружбу.

— Не хочу вгонять тебя в уныние, так что обсудим это позже.

Тяжелая каменная дверь гробницы распахнулась.

Коль с ворчанием поднялся со скамьи.

Рыцарь Смерти вышел в коридор, встав прямо перед Муриллио. — Принесите женщину, — сказал он. — Все готово.

Коль подошел к двери и заглянул внутрь. В центре помещения прямо в каменном полу была выбита большая дыра. Сколотые камни кучами лежали у стен. У даруджа вдруг закружилась голова. Он без сил прислонился к стене подле Рыцаря. — Дыханье Худа! Это же клятый саркофаг!

— Что? — крикнул вбежавший вслед Колю Муриллио. Он уставился в погребальную яму, развернулся лицом к Рыцарю. — Майб не мертва, идиот!

Безжизненные глаза воина уставились на приятеля Коля: — Приготовления окончены, — повторил он. — Все готово.

Она брела через пустошь, по лодыжки увязая в пыли. Тундра рассыпалась, а вместе с ней охотники, демонические преследователи, так долго бывшие ее нежеланной компанией. Но окружившее ее ныне одиночество еще хуже, решила она. Ни травы под ногами, ни приятно холодного ветерка. Правда, исчезли и тучи черных мух — жадных спутниц, столь охочих до ее плоти — но что-то ползало по черепу, словно некоторые ухитрились уцелеть.

И она слабела, юные мышцы неким неописуемым образом отказывали. Не просто слабость, а какой-то вид медленного рассасывания. Она теряла вещественность, и эта мысль ужасала больше всего.

Небо над головой было бесцветным, лишенным и облаков и солнца, тускло озаренным из неведомого источника. Оно казалось невероятно далеким — смотреть в него слишком долго значил рисковать здравостью рассудка. Разум отступал перед неспособностью понять, что же видят глаза.

Поэтому она смотрела прямо перед собой. И ковыляла. Во всех направлениях ничто не заслоняло горизонта. Она вполне могла брести по кругу, хотя это должен бы быть очень широкий круг — она еще не пересекла своих следов. Он не ведала цели этого духовного странствия; она и не желала изобретать ни одной цели вэтом гибельном ландшафте, даже умей это делать.