Кэролайн Черри - Врата Изгнанников

— Да, — ответил Чи.

— Отвечаешь жизнью, — сказала Моргейн, и черное оружие в ее поднятой руке выплеснуло из себя огонь прямо на край дороги. На этот раз Моргейн и не подумала скрывать его от человека, который видел раны, сделанные им, видел, как оно прожигает плоть и кости.

Сухие листья вспыхнули сразу, и тонкая линия огня побежала по земле. С треском вспыхнули стволы, огонь резко усилился. Лошади заволновались, испуганные запахом дыма, и всадники отпустили поводья.

За поворотом дороги Моргейн, не останавливаясь, снова открыла огонь. Взглянув через плечо, Вейни увидел позади них яркий свет.

Сам рассвет не был настолько ярким. За ними бушевала стена огня, всходило солнце, слабое свечение на востоке, совсем незначительное, по сравнению с заревом, осветившим лес за их спинами.

— Это леса Гаулта, — прошептал Чи, повернувшись в седле и глядя назад, когда они дали лошадям немного передохнуть. — Мы сжигаем его леса и ветер несет огонь на его поля.

Вейни тоже поглядел на огненную стену за ними, над которой стелился дым, улетая в еще темное, но уже слегка освещенное солнцем небо. Сейчас он хотел только чистой воды, в которой мог бы умыть руки и лицо, смыть с себя зловоние смерти и вымыть гарь из ноздрей.

Лорд в Небесах, там же еще потерявшиеся лошади, не знающие, безопасной дороги в конюшню. И сама земля…

Сжечь леса? Сжечь землю?

Он не был уверен, что хуже: засада и убийство ничего не подозревавших людей, которые могли бы — только Небеса знают! — убежать только увидев Моргейн; или лорд, который скармливает своих врагов волкам; или темный ужас, которого боялась сама Моргейн, и который был связан с воротами и вещами, которые она напрасно пыталась ему объяснить.

Ворота открывались слишком далеко, слишком во многое, и, как говорила Моргейн, они могли распустить все нити, которые были завязаны с их помощью. Возможно так оно и было. Он не смотрел на мир так, как на него смотрела Моргейн, и не хотел смотреть — не хотел знать, почему движутся звезды, или где они находятся, когда оказываются между воротами, где нет не только звезд, но вообще ничего материального.

Но силу ворот он чувствовал костями. Он слишком часто глядел в никуда и точно знал, что туда манит сам ад.

Вейни знал, что делает человека похожим на этого Гаулта. Он знал, что мир считает его госпожу и его самого бесчестными, но знал и то, что наиболее безответственной вещью в мире было дать хотя бы одному человеку из той группы убежать живым и привести сюда преследователей, потому что если они погибнут, не выполнив задачу — Моргейн часто повторяла ему — погибнет все: что было, что есть и что будет. Она говорила правду, и сама в это верила, хотя часто врала ему, по мелочам. Этой вере он отдал тело и душу. Он даже надеялся — в самых глубоких тайниках своего сердца — что Бог может простить его. Простить его и ее, за все убийства, если они правы и не обманывают сами себя.

И он хотел бы, всей душой, почувствовать угрызения совести или, хотя бы, жалость к тем, кого убивал, как сегодня. Но не мог найти в себе этих чувств. Только ужас. Было и легкое сожаление — главным образом о лошадях; и почти ничего о людях, хотя и одной с ним расы. Он испугался, когда осознал, что что-то невозвратно ускользнуло от него, или он от него, и он не знает, как его вернуть.

— Куда мы направляемся? — спросила Моргейн их проводника, когда они доскакали до поворота, где дорога отворачивалась от восхода и направлялась к все еще темному небу; позади катился огонь, прыгая по вершинам деревьев. — Отсюда мы в состоянии выехать на старую дорогу?

— Это не безопасно, — сказал Чи. Рассвет осветил его усталое лицо и растрепанные волосы, к которым пристало несколько мертвых листьев. Глаза блестели лихорадочным блеском человека, видевшего то, что они сделали. — Если вы хотите засаду, леди, то там ее проще всего найти.

— Куда они направлялись перед рассветом? — резко спросил Вейни, потому что не мог понять смысл их действий; его бесило, что люди оказались так глупы, и он должен был отплатить им за это. Он молился Небесам, чтобы мог почувствовать хоть какие-нибудь угрызения совести.

О Матерь Божья, одному из них было не больше шестнадцати; слезы жалили его глаза, и хотелось разнести все, что могло попасться на пути.

— Я не знаю, — испуганно сказал Чи. — Не знаю.

— Мы думаем, что причина была, — резко сказала Моргейн. — Мы полагаем, что она на этой дороге и мы можем еще встретить ее, к сожалению — ты понимаешь меня, Чи?

— Я не знаю, — запротестовал Чи, качая головой.

— Ты мог попытаться убежать на этой лошади в лес, — сказала Моргейн. — И если бы не эта белая рубашка, ты уже был бы мертв. Восемь уже лежат — они не успели предать нас. Ты все еще понимаешь меня, Чи?

— Да, леди, — слабым голосом ответил Чи.

— Мы уже выехали из земли Гаулта? Где граница?

— Я не знаю, — в который раз сказал Чи, — и, клянусь, это правда. Мы сражались к северу от этого места. Милорд Ичандрен — он мертв. Люди Гаулта оказались ночью на дороге — Бог знает, только Бог знает, леди, что они делали здесь, и где остальные. Но этот огонь, он привлечет их, и не только их — Бог знает кого — и никто не знает, что они подумают, когда увидят. Сейчас здесь земля Гаулта. А его люди никогда не подожгут свою собственную землю. И мы…, — он заколебался, дыхание прервалось. — И мы не должны были жечь землю, по которой едем. Когда огонь погаснет, эта дорога все равно будет принадлежать Гаулту. Останутся только черные обгорелые стволы, за которыми не спрячешься, и он сможет без опаски ездить по еще большей территории.

Последние слова Чи сказал с негодованием. Вейни оперся о луку седла и нахмурился — голос Чи изменился и сам он выпрямился, как если бы хотел бросить вызов леди-кел, угрожавшей ему, а ведь дымящиеся трупы в лесу доказывали, что это не пустые слова. — Кто? — спросил Вейни. — «Mы»? Твои друзья? И как мы будем ездить с ними?

На мгновение Чи застыл, с открытым ртом. В глазах мелькнуло дикое пламя, и в долю секунды исчезло. Потом он перевел взгляд на Вейни, и тут же опять взглянул на Моргейн. — Такие же, как и я, — сказал он. — Они убьют всех нас, вас — только увидев, а меня, меня — когда поймут, что я один из людей Ичандрена. Пленники не должны возвращаться. Но если мы опять выедем на Старую Дорогу, нас поймают люди Гаулта, отведут в Морунд и всех убьют.

Это было настолько мрачно, что вполне могло быть правдой.

— И где они? — спросила Моргейн. — Настолько близко, чтобы заставить всю банду Гаулта прискакать через ночь? И во что мы вляпались?

— В войну, — ответил Чи. — Война, леди, и вы ее начали, убив этих восьмерых и подпалив лес. Даже если сейчас перемирие, Гаулт обязательно решит, что это сделали люди, и люди, только увидев огонь, тоже поймут это. Там наверху, на холмах, они поймут это утром, и спустятся вниз, чтобы ударить пока еще могут, пока люди Гаулта будут заняты, гоняясь за нами — и Гаулт знает это ; поэтому он бросит всех, кого сумеет собрать, к холмам, чтобы помешать им. Вот как пойдут дела. Мы должны идти вверх, по самым далеким тропинкам, мы должны идти по ночам и надеяться, что нигде не наследим — засады будут на всех дорогах, до которых люди Гаулта успеют добраться.