Наталья Михайлова - Земля Горящих Трав

— Вы очень странно рассуждаете. Ведь вы — ивельт, — сказал Элено. — Никто не заставляет людей проходить коррекцию личности. Как никто не заставляет хорошо учиться, беречь здоровье, мыться каждый день, делать карьеру. Не хочешь — не надо: есть работа и для так называемых «быдляков», и даже пособия для безработных.

— Я понимаю вашу иронию, — серьезно произнесла Ри. — Я должна была бы сказать, что вы сами виноваты, потому что хотите сохранить в себе девиантные наклонности, — она помолчала. — Но у вас есть хотя бы такой выбор, и я могу только позавидовать вам. Мы, ивельты, — видимая часть паразита, слепого чудовища, которое растет внутри Земли. У нас принято рассуждать, что в любом случае существует энтропия, Земля истощается так или иначе, даже люди-варвары добывали руды и рубили деревья. Но для меня есть разница, когда ребенок пьет материнское молоко — и когда он пожирает собственную мать. Я родилась на Земле. И я принадлежу к социально-расовой элите, которая составляет чуть более одного процента всего населения, но которая расходует на свое существование в десять раз больше ресурсов, чем остальные.

Элено внимательно слушал, иногда отбрасывая движением головы падающие на лоб непослушные волосы. Ри уже отметила эти его нервные жесты: дергание плечом и резкое встряхивание головой. Его лицо в юности было, возможно, красивым: твердые, четкие черты, но под глазами мешки и темные круги, кожа смуглая от природы, а от нездорового состояния и усталости — серо-желтоватая; тонкие губы, ни тени румянца. Ри долила в бокалы вина.

— Да, паразит… — в раздумье сказал Элено. — Нам, людям, говорят, что было это ошибкой или нет, но теперь паразит — данность. И желать его уничтожить — значит желать уничтожить вас как расу. Знаете, все эти фильмы, где показывают, как нехорошо ненавидеть других лишь потому, что они другие, и что нельзя отнимать чужие преимущества, перекраивая мир на свой лад?…

Они с Ри разговаривали до самого вечера, все менее осторожно, со все возрастающим взаимопониманием. На прощенье Ри сказала:

— Я задержала вас, господин Харт. Мой водитель отвезет вас домой… Господин Харт. Я могу надеяться, что мы с вами расстаемся друзьями?

— Да, госпожа Севан. Благодарю вас, госпожа Севан.

— Господин Харт… — нерешительно произнесла Ри. — У друзей принято встречаться. Может быть, выпьем кофе на будущей неделе? До свидания, — она подала руку.

Элено быстро пожал ее ладонь чуть вздрагивающими сухими пальцами.

Они встретились еще несколько раз в городских кафешках и в парке. Они старались не говорить ни о чем серьезном. Оба знали, что во всех общественных местах постоянно ведется прослушивание и видеонаблюдение. Прослушивающие устройства монтировались и в жилых домах, вполне официально: блокировка их преследовалась по закону.

Но даже когда Элено и Ри вообще не собирались вести никаких крамольных бесед, им было неприятно, что их разговоры записываются. Если им хотелось не просто побыть друг с другом, а потолковать по душам, Ри приглашала Элено к себе. В особняках ивельтов прослушивание не велось.

У Ри была маленькая комната для близких друзей — с изящными креслами и эбеновым столиком. Ри доставала из бара бутылку вина. За огромным окном темнело, на столике догорала коричневая толстая свеча, отражаясь в цветном стекле бокалов. Ри сидела, положив ногу на ногу и обхватив руками колено. Журналист рассуждал:

— Конечно, "высший вселенский принцип" звучит очень привлекательно: не совершай насилия. Не убивай, уважай чужую собственность. Но в предложенных обстоятельствах, — криво усмехнулся он, — этот принцип — лишь гарантия власти элиты. Что мы можем изменить на условии, чтобы перемена не причинила вам страданий и не затронула вашей собственности? Стейр защищает принцип непротивления властям, только и всего.

— Но ведь вы все равно не бунтуете, Элено? — сказала Ри. — Зачем вы работаете в желтой газете, вместо того чтобы стать оппозиционером? В конце концов, публичная борьба с тем, с чем вы не согласны…

Элено тряхнул головой:

— Что вы хотите, Ресс? Я не понимаю, что значит быть оппозиционером. Писать радикальные статьи, просто чтобы раздражать народ против власти? Вы сами понимаете, что никакого организованного сопротивления люди ивельтам оказать не могут. Какой смысл пытаться вызывать у народа стихийное недовольство, заразить своим журналистским пафосом, зажечь идеей, что "у нас все плохо". Куда пойдут эти люди? Разобьют витрину, набросятся на полицейского? Вы помните "бунт 807-го квартала"?

Ри опустила усталые, слегка подведенные глаза.

— Он кончился казнью полутораста зачинщиков…

— Обычная стихийная вспышка, — сказал Элено. — Повод — какая-то случайность. Ивельт избил в кабаке местного парня. Ведь у элиты есть эта отвратительная забава: шастать по городскому дну, швырять деньги, ввязываться в истории. А чего им бояться? Вы же не вылезаете из спортзалов, я не говорю об особых силах, которые дает вам паразит. И вот такой красавчик надавал по морде местному. Избитого парня в этом квартале за что-то любили. За него заступились дружки. Расколотили что-то в баре, выбили стекло… а потом ошалели: высыпали на улицу и стали орать ругательства на Стейра. К ним присоединилась молодежь со всего квартала. Они вышли на улицы, переворачивали машины, стали громить магазины. Не повернули назад даже перед цепью полицейских, — Элено поднял бокал, и Ри залпом выпила свой.

— Вздумай я писать «оппозиционные» статьи, — дернул плечом журналист, — я бы спровоцировал самых невежественных и бедных людей именно на такой стихийный погром. У нас-то, писак, свобода слова. Можно лаять, что хочешь, выпускать пар, и Стейр милосердно снисходит к порочной и неблагодарной натуре низших слоев. Мол, мы их поим и кормим, даем им образование и вон, даже перо в руки, и полную свободу говорить…

— Канцлер понимает, и все мы понимаем, что словом у нас ничего не изменишь… — медленно произнесла Ри; она выглядела все более усталой. — И уж, конечно, ничего не изменишь тем мордобоем, о котором вы сейчас говорили. Казнь зачинщиков…

— Не была нужна, не имела смысла, — Элено резко опустил бокал на стол, раздался стук. — Извините, Ресс. Один ивельт может раскидать в драке дюжину человек, а силой воли подчинить себе толпу.

— Я это знаю, — Ри сжала сплетенные в замок пальцы. — В таком случае казнь — это убийство, тут даже о самозащите смешно говорить.

Элено заинтересованно склонил голову в бок:

— А как вы, ивельты, отнеслись к этому?

— Как всегда, — подняла брови Ри. — Что таково бремя власти. Пришлось ценой непростого для власти решения, непопулярных мер, взяв огромную тяжесть на свою совесть, казнить полторы сотни человек, чтобы остальные вернулись к порядку, чтобы беспорядки не переросли в массовые волнения и не пришлось бы убивать уже сотни, тысячи… Что Стейр скорбит, что берет эту кровь на себя ради спасения других. И не скоро еще мы изживем гнилые корни неблагодарности, зависти и злобы в низших слоях… — Ри махнула рукой. — Как-то так.