Анна Оуэн - Стальное зеркало

— Вы можете рассказать ей правду. Потом. Правда не повредит вам.

— Если даже она простит мне убийство брата, она не простит мне бегства и того, что я оставил ее совсем беспомощной. — Если бы можно было уехать втроем, но — нет, никак. Еще месяц до возвращения дражайшего брата, а жена уже все уши прожужжала — не может дождаться. Ее из Ромы придется увозить в мешке. Да и слаба она еще для дороги… — Нет, синьор Петруччи, благодарю вас за заботу — но нет. Я не уеду. Я не имею привычки бегать от последствий своих поступков. Даже если это Чезаре Корво в большом гневе. Вы мне еще предложите спрятаться Его Святейшеству под одеяние… — улыбается Альфонсо.

Одному из слишком ретивых поклонников Лукреции это не помогло, хотя прятался тот буквально, а не в переносном смысле — Чезаре его вытащил из-под одеяния и едва не убил; потом юношу выловили из Тибра вместе со служанкой, которая помогала свиданиям. По объяснениям возлюбленной супруги дело было не в том, что ухажер удостоился внимания папской дочери, а в том, что он этим хвастался, громко и с неуместными подробностями — и хвастовство дошло до ушей кардинала Валенсийского.

— Это был бы не такой уж глупый шаг. Его Святейшество к настоящему времени остыл и будет способен оценить ваши причины… И он может себе представить, что произошло бы, если бы увлечения его старшего сына стали достоянием гласности. И почему человек, влюбленный в Лукрецию, рискнет всем, чтобы защитить ее от последствий. Нет, это был бы хороший шаг, но я все же знаю, какие советы нет смысла давать, потому что их заведомо не станут слушать.

— Я хочу, чтобы уехали вы. Я дам вам спутников и все необходимое, а в Неаполе вас примут мои люди. — И, предвосхищая заранее ожидаемые возражения: — Вы и так слишком много для меня сделали, и я не хочу, чтобы вы подвергались опасности.

Синьор Петруччи возвращается к столу, некоторое время стоит, опираясь на него, потом садится.

— Я не буду говорить вам, что ничего для вас не сделал. Хотя это правда. Я не буду говорить вам, что я частично втравил вас в эту историю, рассказав то, чего бы вы без меня, возможно, никогда не узнали. Не буду, потому что это не причины. Я, видите ли, недавно узнал о себе довольно неприятную вещь. То, что я принимал за правильное отношение к смерти, оказалось всего лишь… семейной привычкой отдавать взятое только вместе с жизнью. Простите меня, Альфонсо, но я недостаточно философ и слишком Петруччи, чтобы бежать.

Два года назад — чуть больше двух лет назад, тогда еще был конец зимы, некий молодой неаполитанец, приехавший в гости к сестре, стоял в арке между домами, ошалело глядя на то, как его ромский родственник во главе компании приятелей ловит девицу, чье поведение было слишком опрометчивым, конечно… ну не ходят по славному городу Роме после заката без сопровождающих, не ходят, но разве это повод? Да и девица не относилась числу тех, кого подобные знаки внимания только радуют, а визг и проклятья служат для развлечения и поднятия цены.

И собирался уже встрять — ну и что, что их там десяток, в конце концов, узнает же, и не полезет в драку, побоится, что Альфонсо расскажет все сестре, а та свекру… и двинулся даже вперед, когда его самым неподобающим образом ухватили. Ровно за пристяжной воротник плаща.

— Не стоит, молодой человек.

Альфонсо едва не воплотил свое возмущение в действия, но нахал в длинной темной одежде горожанина смотрел как-то слишком спокойно. Словно почему-то был уверен в своем праве хватать за воротники людей, на пять голов выше себя по положению. И вместо того, чтобы ударить, Альфонсо спросил:

— Почему?

— Вас просто убьют, — горожанин прищурился, словно ему темнота казалась слишком ярким солнечным днем, — Ваша Светлость.

— Меня?

— Да. Случайного прохожего они могли бы и оставить в живых — он бы побоялся вспоминать об таком. Но вы расскажете и вам поверят.

— Да из-за чего? — Ну накажет отец этого окончательно обнаглевшего любимчика, если накажет вообще, ему же все с рук сходит. Выговорит, что нехорошо так себя вести. Из-за этого убьют? Ерунда какая-то… и вообще зачем он тут обсуждает непонятно с кем эти бредни, когда надо вмешаться и прекратить дурацкую забаву.

— Потому что сегодня они забавляются. А время от времени добыча умирала. И за избранный ими способ убийства не предусмотрено светского наказания, зато предусмотрено церковное. Вы понимаете, о чем я?

— Вы говорите правду? — Альфонсо разглядывал едва различимого при свете неполной луны горожанина в его темном платье, разглядывал в упор и никак не мог рассмотреть. Лицо ускользало, фигура тоже — но что-то в ней было неправильно. Может быть, осанка, может быть, манера держать голову. Врач? Ученый? Человек, привыкший к уважению и почестям…

— Вы можете проверить, лгу я или нет, — пожимает плечами горожанин. Он не вскинулся на обвинение. — Но скорее всего, этот опыт будет в вашей жизни последним.

— Кто вы такой? Что вы здесь делаете? — Следит за этой бандой — или просто вышел узнать, откуда шум?

— Простите, я забыл представиться. Я Бартоломео Петруччи, философ. Вы стоите в двух шагах от моего дома. А чем занимаются эти молодые люди — я знаю, потому что один из них некогда имел смелость попросить у меня совета в их делах. Я спустил его с лестницы. Вы предпочитаете беседы на улице — или окажете мне честь, став моим гостем?

Тогда Альфонсо поверил. И поступил правильно. Назавтра по городу только и разговоров было о том, что нынешние юнцы совсем совесть потеряли, вот, прошлой ночью девицу из младших Паравичини, Имельду, которая рискнула выйти на улицу с одной служанкой, положившись на семейный герб, какие-то негодяи в масках гнали как косулю через полгорода — и оставили в покое, только когда она упала, задыхаясь…

Потом он проверял, чем еще занимается родственник с приятелями, и обнаружил много больше, чем сказал синьор Петруччи. Тот не солгал — о самых серьезных вещах он попросту умолчал, должно быть, оберегая Альфонсо; но когда неаполитанец начал себе представлять суть и смысл забав высокородного господина Хуана Корво и то, на кого эти забавы в скором времени распространятся, он решил, что эта тварь по земле ходить не будет, не должна — и пришел за советом на ту же улицу. Больше некуда было. И совет получил, хотя выполнил не полностью. Не удержался.

— Вы можете не сомневаться, что я сохраню тайну при любых обстоятельствах. Они, конечно, узнают, что нас связывает многое — но прямых доказательств нет и быть не может, — Альфонсо с сожалением выныривает из темной воды прошлого в день сегодняшний. Хочешь, не хочешь, а разбираться со случившимся придется.

Синьор Петруччи кивает, благодарит за добрые намерения, тянется к кувшину — налить себе и гостю еще вина. На указательном — вмятина и темное пятно. Чернила. А белые пятна на подушечках пальцев — это, наверное, ожоги от кислоты. Длинный рубчатый шрам уходит под рукав с тыльной стороны ладони… Познание мира и вправду не менее опасное дело, чем война. И герцог Бисельи вдруг понимает, что это не хозяин дома нуждается в защите…