Кирилл Алейников - Клятва

– Что бы ты сделал с таким яйцом? – спросил Вова, красный от распалившегося гнева.

– Я бы выкинул такое яйцо, – ответил тихо Саня, прищурив глаза.

Мне сразу не понравился этот прищур, и перед моим внутренним взором быстро прокрутился видеоролик, в котором Вова с расквашенным носом стремительно летит через кухню к окну, со звоном разбивает двойное стекло и падает головой вниз на тротуар, преодолев в свободном падении семь этажей жилого дома.

– Как ты прав! – картинно всплеснул руками Вова, изобразив на лице восторженное благоговение узревшего горящий куст праведника.

– Только у тебя, дорогой мой, не хватит смелости выкинуть это яйцо, – так же тихо продолжил Саня, бледнея на глазах. – Так что смирись с этим, не умничай и не геройствуй.

Теперь я приготовился схватить Саню за руки, если тот вдруг накинется на Вову. Краем глаза я заметил, как в нервную стойку ожидания встали и другие присутствующие на кухне парни.

Когда человек краснеет, он не способен совершить какой бы то ни было неожиданный поступок; его сознание мутнеет, а рефлексы притупляются. Он распалён, разозлён, агрессивен, но не готов.

Другое дело, когда на ваших глаза человек вдруг бледнеет, голос его становится ровным и тихим, даже спокойным, а глаза превращаются в хищные щёлки. В этот момент в его кровь фонтаном бьёт адреналин, инстинкты обостряются, повышается физическая сила и выносливость мышц. Человек готов в любую секунду совершить стремительные поступки, которые вы ни за что не предугадаете; в случае с Саней последствием подобного поступка будет сломанный нос Вовы.

Только бы он не сказал ничего резкого, подумал я про Вову. Время для всех словно замедлило свой бег, а в воздухе чувствовалась концентрация электричества. Только бы он не сказал…

– Да пошел ты в жопу, – с расстановкой произнёс Вова, всё ещё красный от злости.

Сразу же, не успел до меня дойти смысл фразы, раздался щелчок ударившего о лицо кулака. Вова развернулся на триста шестьдесят градусов и врезался в кухонную электроплиту. Я кинулся на Саню, стремясь схватить молниеносные руки, но врезался в Пашу – одного из моих друзей, – который летел с другой стороны с той же самой целью.

После удара Саня резко присел, словно знал, что мы кинемся его останавливать. Когда мой и Пашин лбы соприкоснулись над его головой, он так же резко встал, раскинув нас в разные стороны. Паша ухнул на задницу рядом с опешившим Вовой, а я больно ударился затылком о стену. Голова загудела и сделалась такой тяжелой, что я сел на стоявшую рядом табуретку и тихо застонал.

В таком положении нас и застала Лена, прибежавшая из соседней комнаты на звук драки. Мгновенно оценив ситуацию, она срывающимся голосом прокричала:

– Значит, ты уже друзей избивать начал, да? Тебе мало драк на улице, так ты до друзей добрался, да?

Стоя посреди кухни спиной к двери, Саня тихо сказал:

– Не твоё дело. Уйди отсюда.

– И уйду! Только знай: я больше не желаю тебя видеть, ты мне больше не друг.

С этими словами Лена развернулась и зашагала в прихожую. Через полминуты дверь за ней яростно захлопнулась. Пятилетней дружбе в тот момент пришёл конец, и я ещё неосознанно понимал это. Но больше всего меня волновало, что сейчас может сделать Саня. Он стал совсем бледен – словно мел, – опустившиеся руки подрагивали всё более и более крупной дрожью; глаза сквозь полуприкрытые веки смотрели куда-то вдаль, за окно.

Тихо матерясь, Вова стал подниматься с пола. Из уголка рта тонкой струйкой сочилась кровь, капли которой запятнали его белую хлопковую рубашку.

– Молчи, Вова, – сказал я, услышав свой голос словно через вату.

Тот никак не среагировал на моё предупреждение. Он выпрямился во весь рост (который, кстати сказать, был немаленьким – метр девяносто пять), стёр тыльной стороной ладони кровь с лица и шипящим голосом произнес:

– Что, добился своего? Ты стал полным мудаком, и все от тебя отвернутся.

Паша поднялся с пола и аккуратно сказал:

– Вова, заткнись.

Саня по-прежнему молча смотрел в окно, думая о чем-то своём.

Все мы прекрасно понимали, что если Саня пойдёт вразнос, то остановить его нам навряд ли удастся. За какие-то четыре месяца он смог накачать своё тело до неузнаваемости и теперь был самым физически сильным среди нас. Тогда мы даже не предполагали, что он сильнее всех нас вместе взятых.

– Ты стал тухлым яйцом, мудак, и тебя пора выкинуть, – не унимался Вова. Краска с его лица слезла, уступив место белизне.

Саня медленно перевел взгляд с окна на Вову, пару секунд смотрел ему прямо в глаза, а затем жутко улыбнулся. Такая улыбка подойдёт голодному крокодилу, натолкнувшемуся на спящего туриста, но никак не двадцатилетнему парню, от которого без ума были многие девчонки.

– Пупок развяжется, – со смешком сказал Саня и похлопал себя по животу.

Я как будто услышал щелчок предохранителя, раздавшийся в голове Вовы. Тот с криком "Сука!" бросился на Саню. Дружба между этими людьми была навсегда закончена.

Левая рука Вовы заехала Сане в скулу, произведя характерный шлепок. Должно быть, Саня не успел вовремя среагировать на удар, что случалось с ним, насколько я знаю, крайне редко. Зато более ни одного удара он от Вовы не получил.

Гибким рывком он развернулся, ухватил всё ещё продолжавшую движение руку и с силой отправил её хозяина в стену. Тот ударился о покрытый светлыми обоями железобетон, но не успел даже охнуть, как Саня развернул его лицом к себе. Четыре удара по животу заставили Вову согнуться пополам, но тот час же выпрямился, получив мощный удар коленом в челюсть. Что-то хрипя и выплевывая зубы, он опустился на пол и потерял сознание.

Следующая серия ударов обрушилась на Пашу и подоспевших из спален пацанов, которые попытались утихомирить Саню. Девчонки – две из них были завернуты в спальные покрывала – кричали что-то вроде "Саша, успокойся!" Драка перешла уже в комнату с накрытым столом, и кто-то, падая, зацепил его. Пустая и полная посуда, бутылки и бокалы с каким-то восторженно-безумным звоном падали на пол. Крохи сознания, приютившегося в моей гудящей голове, отказывались воспринимать происходящее за правду, и я потерял сознание.

В тот вечер Саня потерял всех своих друзей. Лишь я по-прежнему был верен ему ещё некоторое время.

Оставив позади себя настоящее поле битвы с присущими ему кровью, бардаком и поверженными врагами, Миронов вызвал лифт, спустился на первый этаж и покинул подъезд дома, где произошла драка.

Он был доволен собой во всех отношениях. Во-первых, он ещё раз доказал себе и всем остальным, что избить его больше невозможно. Во-вторых, ясно дал понять этим говнюкам, что посылать оскорбления в его адрес – дело опасное и весьма болезненное. В третьих, он давно точил зуб на этого выскочку Вову. Слишком умным он себя считал последнее время, и даже пытался навязывать свое мнение самому Миронову.