Марианна Алферова - Небесная тропа

Но не ощущает прикосновения губ – ЭРик уходит, удаляются его шаги, с легким шорохом закрывается дверь в комнату.

«Да что ж это такое!» – хочет крикнуть Танчо, но губы по-прежнему недвижны.

Слезы обиды закипают, но иссякают, так и не дойдя до глаз.

«Что со мной? Что такое?»

Теперь она по-настоящему пугается.

Из прихожей доносятся голоса, шум, крики, хлопает входная дверь, волна звуков врывается в комнату.

– Танечка, девочка моя! – кричит мать.

Танчо ощущает прикосновение горячих влажных ладоней. Мать голосит. Почему нельзя зажать уши, чтобы не слышать ее крика?

– Я убью этого гада! – Это уже кричит отец.

Наконец Танчо начинает догадываться. Но еще не хочет верить. Вновь чьи-то пальцы пытаются нащупать пульс. Но пульса-то нет! Нет! Она, Татьяна Белкина, двадцати лет отроду, умерла. Теперь она уже почти не ощущает прикосновений рук: ее тело теряет осязание, как прежде потеряло зрение. Скоро она перестанет слышать. Но почему тогда душа не покидает тело? Почему не парит под потолком и не взирает отстраненно на плачущих и рвущих на себе волосы людей? Почему не мчится по бесконечному, наполненному светом коридору сквозь сотканный из мрака туннель? Где это все? Где?

Вместо этого Танчо замурована в своем теряющем чувствительность теле. Она мечется в нем, как в тюрьме. Остановившееся сердце похоже на камень на дне замерзающего пруда. Теперь Танчо различает лишь отдельные выкрики. Кажется, отец с матерью ругаются, как всегда. Страшно? Нет, теперь уже нет – только обидно: ради чего дана была жизнь? О чем спорят предки в эту минуту? Хотят вызвать «скорую»? Неужели они на что-то надеются? Кто-то наклоняется над Танчо, приподнимает веко. И она видит свет – закатный отблеск, что падает из окон дома напротив в вечерние летние часы.

Свет! Солнце! В снопе рыжего света падает, вращаясь и рассыпая искры, «Перунов глаз», опускается на дно узкого, пробитого в камне колодца. И когда талисман касается основания собора, ослепительный свет заставляет Танчо зажмуриться. Но прежде, чем окончательно возвращается свет, она видит…

– Она жива! – вопит отец. – Она жива! – Обнимает и трясет ее, как сумасшедший.

– Танечка, девочка моя. – Мать дышит ей в лицо перегаром коньяка и лекарств. – Дорогушенька моя, что случилось?

– Ничего, я спала. – Танчо морщится и хочет отстраниться.

Меньше всего на свете ей сейчас хочется говорить с кем бы то ни было. Сердце, отвыкшее биться, то колотится, как сумасшедшее, то замирает. Интересно, ЭРик после воскрешения чувствовал себя так же?

– Дай ей коньячку, – советует отец. – Это укрепить силы.

Мать тут же сует ей в руки свой фужер. Ну почему они не могут хоть минуту помолчать? Если Танчо сейчас, сию минуту, не вспомнит, что же видела в то мгновение перед возвращением, то уже не вспомнит никогда.

– Послушай, Танечка, как этот тип оказался у нас в доме? – подступает с вопросами мать. – Ты что, с ним?..

– Я его привела! – огрызается Танчо.

Видение на миг проясняется: каркас купола, осыпавшиеся фрески, лицо человека… Она внутренне содрогается. Как он мог очутиться там, где она никому не позволяла быть?

– Танчо, как ты могла! – надрывается мать. – С этим проходимцем! Он же жулик!

Отец хватает Ирину за руку и тащит к двери:

– Оставь девочку в покое!

– Но ты же грозил его задушить!

– Не спорю, – соглашается Николай Григорьевич. – Он – проходимец. Ну и что? Он может втюхать кому угодно и что угодно. Ему верят! Верят! Не говоря уже о силе. Вспомни про пистолет!.. Танчо, представляешь, – фальшиво смеется Белкин, – твой ухажер смял в руках пистолет, как комок глины.

– Ага, ты испугался! – визжит Ирина. – Ты готов…

Белкин не дает ей договорить очередную гадость, выводит супругу за дверь.

Танчо накинула на плечи халат и подошла к окну. Как хорошо вновь увидеть солнце – пусть это только отблеск в чужом окне! Танчо потянулась, расправляя затекшее от мертвого сна тела.

Опять родительские крики за дверью – так знакомо! Ты умираешь, возвращаешься, а они все ссорятся и делят между собой твое будущее.

«Неужели ЭРик побывал в моем мире?!» – Теперь эта мысль не вызывала прежнего приступа неловкости и стыда.

Напротив, странная нежность, от которой перехватывает дыхание, подступила к сердцу. Она представила свой город, где вместо безликих коробок и серых, сталинских, тюремного вида строений стоят удивительные дома, сочетающие в себе изысканность с монументальностью, сказочность с индустриализмом в естественном обаянии камня.

Нет, пожалуй, этой части города ЭРик видеть не мог. А жаль.

Самое трудное – возвращаться в реальный мир. Земля несется навстречу, грозя превратить тебя в лепешку. Секунда просрочки – и тебя размажет по асфальту. Слишком рано – и ты рискуешь совершить прыжок в чужой мир, а не в реальность.

От удара ЭРик потерял способность видеть и слышать, но он знал, что остался жив, и знал, что вернулся назад. Первыми ожили звуки, хотя все вокруг продолжало тонуть в темноте.

– Что с ним? – спросил визгливый женский голос, обладательница которого не собиралась никому помогать, зато хотела знать все.

– Обморок, обычный обморок от недоедания, – ответил голос мужской, показавшийся знакомым.

«Арсений?» – удивился ЭРик, хотел позвать названного брата, но с губ слетел лишь жалобный стон.

– Видите, он уже приходит в себя. ЭРик, дружище, сейчас я отвезу тебя домой, к маме, – сладко-сочувственным голосом шепнул Гребнев и поднял ЭРика на руки. – Легкий, как пушинка, третьи сутки голодает. В знак протеста – прямо тут, под окнами Мариинского, чтобы депутатам видно было, до чего народ довели. Я сейчас накормлю его колбасой. Твердокопченой. Килограмм скормлю.

ЭРик по-прежнему ничего не видел, но сообразил, что Арсений запихивает его на сиденье машины.

– Куда ты меня везешь? – ЭРик ощупал истертую ткань сиденья.

– Я же сказал – домой!

Второе трамвайное путешествие окончательно измотало парня – от его фантастической силы не осталось и следа. Сейчас он был не сильнее котенка. Когда восстановятся утраченные силы, неведомо. ЭРик пребывал в полусне. Сначала услышал, как урчит мотор, потом почувствовал тряску, когда машина тронулась с места. Но он по-прежнему ничего не видел.

– Где талисман? – спросил Арсений.

– Ты же не верил в него.

– Не верил и не верю. Но интересно, что ты ответишь на этот раз. Все-таки я сочинитель.

– Спрятал в надежном месте.

– Надежное место! Не знаю в мире ни одного надежного места!

– Не злись. Хочешь, отвезу тебя на трамвае в свою башню? – миролюбиво предложил ЭРик.

– На кой ляд мне твоя башня?

– Зачем? Да она просто необходима тебе! Когда твои ноги погружены в комариное болото жизненной неразберихи, голова должна находиться в тумане фантазий и сказок. А то, во что ты веришь, должно быть недостижимо, чтобы не разочаровать твою опьяненную вечными несуразностями душу. Короче, я создал эту башню, устремленную в небо, и с каждым годом она растет, как дерево, из земли, поднимаясь все выше и достигая облаков. Ты понял меня, братец? Нужно что-то, достающее до облаков, когда ноги утопают в болоте!