Екатерина Хайрулина - Игры в вечность

– И я не пойду – сказал уверенно.

Мы создаем зло среди нас. Мы создаем его; и потом пытаемся называть его дьявол, Сатана, зло. Но его создает человек. Дьявола нет. Человек создает дьявола. Уоллес Черный Олень, лакота

Дзинь-дин-динь. Динь-дзинь-дин-динь. Дзинь. Бубенчики дрожат за спиной, все дальше, все тише. Оборачиваться нельзя. Останавливаться нельзя. Разговаривать нельзя.

Только идти вперед, слушая, как ветер осторожно перебирает натянутые струны. Вон, до того дерева у черты. Уже скоро. Осталось двадцать шагов.

Кудда идет рядом, чуть впереди. Мальчишка совсем… Ему ведь до судороги хочется рвануться вперед, добраться, добежать, скорей… Но торопиться нельзя. И я вижу его прямую напряженную спину, костлявые лопатки почти сошлись у выпирающего хребта, гордо вывернув плечи. Он едва держится, но держится достойно. А ноги уже не гнуться, с трудом делая шаг… еще шаг. Ничего. Уже почти все позади. На сегодня мы свою работу выполнили. А потом он привыкнет. Я же привык. Все привыкают. Первый раз всем страшно.

Десять шагов. Налетевший ветер бьет в спину волной липкого, потного холода, далекий рокот и низкий утробный рев, словно из-под земли… Не оборачиваться. Не оборачиваться, Кудда! Ты же знаешь – нельзя! Уже скоро…

Воот… Молодец, мальчик. Не останавливайся, иди. Иди. Сейчас это уже не наш зверь. Нас сменили. Иди.

Переступив черту, он падет на колени, всхлипывает, уткнувшись лицом в ладони, его трясет, и, кажется, сейчас вывернет наизнанку… Ничего, сейчас все пройдет. Так бывает. Ты храбрый, Кудда.

Я с наслаждением стаскиваю рубаху, царапающую жесткой коркой, пропитанную насквозь острым запахом золы и крови. Принимаюсь привычно соскабливать бурую глину, она отходит пластами, словно старая кожа, осыпается пылью. Иногда кажется, что другой кожи у меня и нет, и сейчас я отдеру все, до костей. Но это не страшно. Долго… Хочется спать. Отскоблить, оттереть песком.

Искупаться бы, смыть все это. И я так же привычно, с завистью, гляжу на быстрый ручей, что бежит чуть поодаль, между камней. Сверкающий, беззаботно прозрачный, полный прохладой и вечерним солнцем. Искупаться бы… Иль хоть ладонь ненадолго подставить быстрой упругой струе, ощутить… Нельзя.

Ручей берет свое начало в горах, бежит через ущелье духов. Он несет смерть. Нельзя. Здесь воду берут из другой маленькой, заросшей речушки. Смерть…

Да мы и сами все равно, что мертвые сейчас. До утра, до восхода – мертвые. Сейчас нам нельзя в мир живых.

Кудда жадно пьет из кувшина нагретую солнцем воду, поднимает дрожащими руками, запрокидывает. Ведь все выпьет сейчас, а больше нет… Ладно, ничего… он первый раз, ему можно, а я до утра потерплю. Смотрю, как последняя капля влаги исчезает, как мальчишка блаженно вздыхает, жмурится, понемногу приходя в себя. Не удержавшись, облизываю пересохшие губы, Кудда смотрит на меня, и только сейчас понимает, что сделал. Я устало пожимаю плечами – ничего… И вытягиваюсь под деревом во весь рост, закрываю глаза.

Долго лежу, сон не идет, хоть я и не спал уже больше суток – там, за чертой, спать нельзя. А тут отчего-то не хочется. Ничего не хочется. Жизнь словно уходит, отворачивается от меня, перестает замечать. Говорят, со стражами это бывает. Когда ты слишком часто мертвый – даже смерть перестает замечать тебя. Я видел таких, они больше ни там, ни там. Я не хочу… Но хуже всего, что с каждым днем мне все больше плевать.

Кудда давно свернулся калачиком под деревом и тихо сопит, лишь иногда вздрагивая во сне. Здоровый живой сон, полный ярких грез… Я немного завидую ему. Это хорошо, что завидую…

Лежу, смотрю в небо. А небо смотрит на меня мириадами звезд. Рогатый месяц-Кунан блестит серебряным боком, неспешно прогуливаясь из края в край. Он тоже видит меня. А еще, со своей вышины, он видит Аннумгун, и море, тихонько шуршащее галькой у городских стен. Море… Я закрываю глаза, слушаю далекий плеск волны.

Иногда мне кажется – я начинаю забывать кто я такой, что родился не здесь, и что в жизни бывает что-то еще, кроме серых камней, бескрайней сухой степи и дрожащих бубенцов, звон которых не оставляет даже во сне. Говорят, голодные духи хатаниш боятся этого звона… может быть. Я верю тем, кто говорит – решил верить, и верю. Пусть будет так.

Говорят, духи не трогают мертвых, только живых, поэтому нельзя смотреть им в глаза, глаза выдадут сразу.

Эх, я уже сам плохо понимаю, кто я – живой, что только прикидывается мертвым, или мертвый, что иногда пытается казаться живым. Красная глина въелась в кожу, и смерть въелась слишком глубоко, три – не три, все одно.

Я страж ущелья Ишме-Шмаша, у края степей, у края земли, где ветряные плоскогорья Наннара сходятся с зеленой долиной. Я охраняю людей от духов. Духи приходят каждый день, каждую ночь, они убивают…

Я никогда не видел тех духов. Ни разу. За все пол года, что я здесь. Не видел…

Недавно я начал слышать их вой. Раньше не слышал. Даже когда хатаниш клацал зубами у меня за спиной, даже когда выл над самым ухом – не слышал. Теперь слышу. Благо это, или проклятье?

Я никому об этом не говорю, иначе меня прогонят. Страж должен видеть. Все видят, кроме меня. Я чужак… словно слепой… Я научился скрывать это.

А они видят. Может быть потому, что родились здесь, и им доступно то, что недоступно мне?

Когда-то я думал, что это сказки, и духов нет… но с каждым днем, с каждой минутой… Можно ли не верить, живя здесь?

Можно ли не верить, когда на твоих глазах хатаниш рвет человека в клочья? Рвет взаправду, и хлещет настоящая горячая кровь. Можно ли? Я видел эти раны, словно огромные когти исполосовали тело… Балих, долго умирал у меня на руках, молча, тихо, он смотрел в небо, и в глазах его застыл ужас. Мы ходили с ним в паре, как сейчас с Куддой. Он был старый, опытный страж, он хотел прогнать голодного духа, как делал много раз, но что-то пошло не так. Сейчас уже не узнать… И я видел как это было!

Нет, самого духа я не видел и тогда. Как рвал – видел, век бы такого не видеть! А хатаниш – нет. И забыв обо всем, я кинулся на врага.

На врага! Я не видел его, но разве это имеет значение? Я схватил какой-то камень и бил им, плохо понимая куда, и рука моя скользила сквозь воздух не находя цели. Я орал и выл в бессильной ярости, не понимая – как же так! Ведь он рядом! Я чувствую! Я бы убил его, если бы видел. Я бы его убил! и плевать, что они бессмертны. Даже голыми руками. Я умею. Я воин. Почти пятнадцать лет моей жизни прошло в походах и боях. И клянусь всеми богами – я бы его убил! Хатаниш не тронул меня, иногда мне кажется – он не видел меня тоже. Наверно он ушел, не знаю…

Но с тех пор я начал слышать их рев. И я рад. Когда-нибудь голодный дух хатаниш придет за мной, и мы встретимся лицом к лицу! Небо смотрит на меня.