Екатерина Хайрулина - Игры в вечность

– Па-ашел!

Он огрызается, отступает назад. И я вдруг вижу, как мухи вьются вокруг. И бью по мухам.

Зверь пятится, я слышу! Я гоню его через камни, через вал, на ту сторону. Луплю по морде. На вершине вала он останавливается, шумно втягивает ноздрями воздух. Что-то учуял?

– Пошел прочь! – ору я, и бью уже не бубном, рукой. Чувствую, как сжатые в кулак пальцы с размаху тыкаются во что-то влажное и скользкое, твердое. Что-то хрустит. Натянутая струна бубенцов со звоном рвется, и зверь несется прочь, отчаянно повизгивая. Я прогнал.

Долго стою, смотрю мухам вслед. Потом поправляю бубенцы, связывая разрыв. На земле, под ногами, что-то валяется, я наклоняюсь, поднимаю… Зуб. Огромный сломанный гнилой зуб, в темной склизкой крови. Я выбил. Стою и ржу, как дурак, сжимая в руке зуб голодного духа.

– Я больше не пойду с тобой, – переступив черту, Лукани оборачивается ко мне, его лицо перекошено, – никто больше не пойдет. Лучше уходи отсюда.

– Я прогнал вашего духа, – усмехаясь, говорю я.

– Ты разозлишь их! Они соберутся в стаю и нападут. Убьют всех. Так нельзя. Ничего нельзя – это я знаю твердо. И я, наконец, уйду. Пошло оно все…

– Исин, – ее глаза смотрят прямо в мои, – ты уходишь?

– Да, – ровно говорю я.

Я уже собрался. Впрочем, у меня и вещей-то никаких – нечего собирать. Старая армейская рубаха висит мешком на плечах, в кожаном ремне давно проковыряны новые дырки… ничего, вот вернусь домой! Отъемся и отдохну. Я уже почти слышу шум аннумгунского базара и плеск волн у высоких стен, крики чаек… Как я устал от этих проклятых тварей! Да провались они в Илар! Этот ад закончился для меня. Надоело. Меч приятной тяжестью трется о бедро.

– Пойдем со мной, – привычно говорю я, зная, что она откажет. – Пойдем. Ты же все равно не любишь этого Абисарахи, какая тебе разница? Я заплачу калым твоему дяде, хоть в десять раз больше этого пастуха, хоть золотом, хоть овцами. Пойдем со мной, будешь жить как царица. У меня хороший дом, и слуги, тебе не придется ничего делать самой… Я ведь хороший воин, Элили. В личной гвардии царя… один из лучших. Я хорошо заработал на той войне.

– Да, – говорит она, – ты хорошо заработал.

Словно пощечина. Ее ноздри раздуваются от обиды и гнева, и я понимаю, что ляпнул лишнее. Кусаю свой длинный язык. Мы разорили весь Майруш, подчистую. Ее Майруш. Я убил ее отца, другие убили ее братьев. Она не пойдет со мной.

– Элили…

– Уходи, – говорит она. И я вижу, как в глубине темных глаз затаились слезы.

– Элили…

– Уходи! Я вижу… Я не могу так…

– Элили! Пойдем, куда хочешь. Хоть в Майруш, хоть в степи, я буду пастухом, или охотником, или придумаю что-нибудь еще. Пойдем со мной. Элили, я же люблю тебя! Я не могу без тебя! Я не могу просто уйти! – голос подло срывается. Никогда раньше я не говорил таких слов, как-то не приходилось. Наверно некому было. Стою, тяжело дыша, прекрасно зная, что сейчас она скажет «нет».

– Прости, – говорит она. Ее губы дрожат.

– Встань на колени, – лысый жрец Энундарана ухмыляется. Я выше на целую голову, и конечно ему приятнее смотреть на меня сверху вниз, чем наоборот.

Скрипнув зубами, я подчиняюсь. Если уж принял решение, значит надо идти до конца.

– Ты хочешь остаться? Я киваю.

– Ты нарушил закон. Ты же знаешь – за это тебя ждет суровое наказание. Но ты чужак и можешь просто уйти.

Где-то далеко плещется безбрежное море. А ведь сейчас весна, и у нас в саду за домом расцвел миндаль… Мои друзья, наверно, готовятся к очередному походу, в очередной Майруш… а может быть сидят где-нибудь, пьют вино, или тискают девочек… я так хочу…

– Я хочу остаться, – говорю твердо. Жрец ухмыляется так мерзко, что хочется свернуть ему шею.

– Ты раскаиваешься?

– Да.

Там, за чертой нельзя разговаривать, нельзя делать резких движений, и уж тем более нельзя бить духов бубном по морде. Я нарушил закон. Я разозлил духов. Нельзя.

– Скажи! – требует он.

Беззвучно рычу проклятья сквозь зубы. Я никогда не стоял на коленях, и даже перед царем не склонял головы. Я не привык… Чувствую, как лицо покрывается злыми красными пятнами.

– Я раскаиваюсь.

– Хорошо, – довольно говорит он. – Двадцать ударов кнутом, потом три дня поста вместо одного перед, каждым дежурством в течении месяца.

Наверно, на моем лице слишком красноречиво написано все, что я думаю, поэтому что жрец добавляет:

– Ты можешь просто уйти.

Элили, совсем бледная, стоит рядом. «Пожалуйста, уходи!» – беззвучно шепчут ее губы. Я вижу.

На пустыре я провалялся три дня. Меня притащили и бросили, оставив рядом кувшин с водой. Если бы я сдох – они были бы только рады. Последним ударом, словно издеваясь, этот гад сломал мне два ребра. Теперь не вздохнуть. А вечером идти в ущелье. Кое-как удается сесть.

– Исин, – Элили стоит рядом, все такая же бледная, – почему ты остался? Улыбаюсь, но как-то криво – что тут сказать.

– Я принесла тебе поесть, – она садится рядом, достает хрустящую ячменную лепешку и пол головки мягкого сыра. – Мне только сейчас удалось незаметно ускользнуть… прости… раньше не получилось.

– Мне ведь не положено сейчас есть, – я заглядываю ей в глаза.

– Никто не узнает.

– А если духи чего-то там учуют?

– Ты в это веришь? – удивление звучит в голосе.

– Нет, – говорю честно. Хочется усмехнуться, но болят ребра. Элили ведь тоже родилась не здесь, это нее законы, хоть и какие-то там ее корни из этих земель – все равно.

Беру, разламываю лепешку пополам – ужасно вкусная, горячая еще, пахнущая живым огнем.

– Иди домой, Исин, – тихо просит она, – ты же хочешь домой. Ведь хочешь? Забудь все это.

Протягивает руку, осторожно касается моего плеча, и в глазах разом темнеет, больше нечем дышать…

– Там, в Майруше, ты… – она кусает губы, – я не виню тебя. Я могу это понять. Это война, и ты солдат. И мой отец был солдатом. Вы оказались по разные стороны… так вышло… это… Я ведь ненавидела тебя, но больше не могу… Исин… Она всхлипывает.

– Пойдем со мной, – шепчу я, прижимая ее к себе, она больше не сопротивляется.

– Я не могу, Исин, я боюсь. Как же тебе объяснить, ведь ты не поймешь… Ведь эти голодные духи в моей крови, я боюсь они пойдут за мной… теперь, когда я видела их, и они видели меня – они пойдут…

– Пусть идут, – счастливо улыбаюсь я. – Я убью всех твоих духов. Ее волосы пахнут молоком и солнцем.

– Их нельзя убить, – тихо говорит она, – это наши сны. Они живут, пока живем мы.

За ее спиной стоит зверь. Да, это все тот же сон – я помню. Зверь подходит, и довольно урча трется о ее ноги, лижет ее руку шершавым языком. Такие сны лучше забыть.

– Они приходят из наших снов, Исин. Они убивают. Здесь они за чертой, в ущелье, а там… Я боюсь… Это наше проклятье. Вдруг они вырвутся и начнут убивать.