Наталия Ипатова - Ледяное сердце Златовера

— Не извольте беспокоиться, — приободрил нас перевозчик. — Старый Харон с начала времен никого еще не утопил.

Как мы плыли, про то я рассказывать не буду. Честно говоря, я просто не помню. Была вокруг нас эта сизая круговерть мокрого снега, да еще монотонное движение ленивых валов: вверх-вниз. В тумане маячила физиономия Харона с пристывшей ухмылкой. Не знаю, сколько времени продолжалось все это: мне не с чем сравнить скорость лодки, которую гнали вперед и вперед могучие, размеренные движения гребца. Мне вообще всегда казалось, что когда идет снег, время останавливается. Харон был поистине равнодушен к своим ездокам. Оно и понятно: даже если бы он возил одних царей земных, и то тех было бы достаточно, чтобы их задами до блеска отполировать эту древнюю скамью. Интересно, в какой банк он вкладывает свои медные монеты? Должно быть, он несметно богат, этот Харон, если каждая смерть с начала времен приносила ему одну медную монету. Какие проценты набежали на вклад с начала времен?

— Ну вот, — сказал он наконец, — скоро и прибудем.

Мы вгляделись в скрывающую север мглу. В ней разгоралось далекое зарево. Потом мы вынырнули из снегопада, словно из увертюры, и перед нами будто раздернулся занавес. Я затаил дыхание, и Звенигор тоже был тих, как никогда. Мы увидели дворец.

Он вырастал прямо из черных вод Северного Океана и целиком был изваян изо льда. Волны накатывали прямо на ступени белой парадной лестницы, ведущей на бесчисленные безлюдные террасы, и весь дворец казался причудливым и иррациональным, завинченным, как морская раковина. Он светился изнутри теплым бронзовым светом, смягченным и рассеянным толщей льда, уходящим в бездонное звездное небо и колыхающимся там. Он походил на полую жемчужину, внутри которой горит свеча. Это было что-то невероятное, огромное, изысканно сложное, словно не ограниченное тремя привычными измерениями, и в то же время удивительно соразмерное и пропорциональное. По сравнению с ним мой родной дом-дворец Тримальхиара — показался вдруг простым, уютным и милым, немного архаичным и провинциальным. Дворец Салазани рос по мере нашего к нему приближения, надвигался, закрывал небо, все мы погружались и растворялись в этом согревающем бронзовом сиянии, и это было как во сне.

Лодка коснулась ступеней. Харон взялся рукой за кольцо, украшенное львиной головой и вделанное в этот изысканный причал, и держал ее в равновесии, пока мы со Звенигором, пошатываясь, выбирались на ступени. Было жутковато и странно думать, что путешествие закончено, и что наша цель лежит перед нами. Звен стоял на нижней ступени и смотрел вверх, на сияющие распахнутые двери. Должно быть, духу набирался.

Харон снизу сделал нам знак рукой.

— За ту же плату, господа, я доставлю вас в обратный конец.

И мы двинулись вверх, мимо колонн, воздвигнутых по обоим краям этой титанической, казавшейся бесконечной, белоснежной лестницы, на вершине которых в плоских чашах горел огонь. Мы долго шли, и во мне что-то происходило, что-то такое, от чего перехватывало дыхание и замирало сердце. Салазани встречала нас истинной красотой.

Мы вошли под арку, взметнувшуюся в недосягаемую высь, и очутились в просторном холле-прихожей. Она, должно быть, опоясывала по периметру весь дворец, так как уходила от нас и вправо и влево, и мы не видели ей конца. Блестящий, как хороший каток, пол, гладкие стены и свод где-то очень высоко. Ветры просвистывали холл насквозь, и во всей ней стояли только мы и длинноносый карлик с тоскливыми глазами. В руках он держал метлу и с монотонностью обреченного выметал из углов наносимый сквозняками снег. Стоило ему очистить одну стену, как его уже ждала другая, и весь труд его был настолько же очевидно бесполезен, как Сизифов. Идея, примененная к местным условиям. Интересно, чем же он так провинился?

Увидев нас, он прислонил метлу к стене, отряхнулся, подошел и склонился в изысканном придворном поклоне. Мне показалось, что Звенигор растерялся. Впрочем, при всем моем воспитании и образовании я тоже не смог бы изобразить ничего подобного.

— Позвольте приветствовать вас, господа, — сказал он нам.-

Наверное, вы — наши последние гости на благословенную ночь торжества. Как прикажете о вас доложить?

— Артур Клайгель, — представился я. — Наследный принц Белого трона, с приветствием и почтением к Снежной Королеве. Мой спутник меня сопровождает.

Он вторично поклонился, теперь уже моему громкому титулу.

— Я — Йостур, — сказал он. — Я провожу вас в покои, где вы сможете привести себя в порядок, отдохнуть с дороги и воспользоваться гардеробом.

— Буду вам признателен, — церемонно ответил я, проглатывая этот весьма прозрачный намек на состояние наших костюмов. Впрочем, Салазани явно не ожидала, что гости будут собираться сюда со всех концов света, обремененные чемоданами.

— Не беспокойтесь, времени у вас достаточно.

При первой встрече я и не подозревал, насколько важным окажется для меня это знакомство. Йостур знал о дворе Салазани все, и впоследствии стал для меня важнейшим источником сведений о событиях, которым я не был непосредственным свидетелем. Благодаря ему, мне многое удалось адекватно истолковать и связать воедино. Без его помощи моя Огненная книга не была бы полна, да и сам я вряд ли разобрался бы в местных интригах. Именно ему я обязан историей фаворитства Удылгуба и описанием характера и привычек Салазани, позволившим мне более или менее достоверно реконструировать сцены, при которых я не присутствовал, и очевидцы которых не сочли нужным посвящать меня в подробности. Также он помог мне прояснить родственные связи самой Салазани.

По-моему, он обрадовался предлогу бросить метлу и повел нас по изгибистым пустынным коридорам, стены которых были сделаны из полупрозрачного перламутрового льда и по форме повторяли спиральную структуру самого дворца. Здесь было тепло — вот что странно! И свет — рассеянный, мягкий, белый — совсем не походил на свет факелов, свечей или масляных ламп. Казалось, он сочился сквозь стены, а за стенами двигались неясные тени, слышался переливчатый смех, звенели бокалы и звучали обрывки вальсов Штрауса, ноктюрнов Дебюсси и фантазий Чюрлениса. Коридоры же оставались на редкость безлюдны, и когда я спросил Йостура о причине, тот охотно ответил, что по прихоти Салазани большинство ее слуг невидимы. Бытовая суета и толчея раздражали Королеву, обладавшую общепризнанным художественным вкусом, и теперь я с большим вниманием относился к внезапно обдававшим меня порывам воздуха — знакам того, что кто-то только что пронесся мимо.

Йостур ввел нас в комнату для гостей, принял плащи и повесил их в шкаф, зажег свет в ванной, распахнул дверцы гардероба и исчез, сказав только, что бал начнется через шесть часов, и что поужинать мы можем либо в банкетном зале, где обслуживали всех проголодавшихся, либо прямо в комнате, заказав слуге все, что нам только ни заблагорассудится.