Денис Юрин - Тайны Далечья

– Готовься, – лишь произнес злодей и тут же за дверью скрылся.

К чему нужно готовиться и, главное, как, когда по рукам и ногам связан, Чик не понимал, но гадать ему предстояло недолго. Скрипнула вскоре жалобно дверь, и на пороге Карб появился. Недовольство на заспанном лице мужика было явным. Хоть ни слова слуга верный не сказал, но прочел воришка по глазам, что злило тюремщика хозяина решение. Рад был бы Карб ему шею свернуть, но то Налимычем строго-настрого запрещено было.

Нисколечко не боясь, что пленник сбежит иль, чего доброго, с кулачишками на него набросится, развязал мужик веревки, да и от наковальни ногу парня отвязал, правда, ненадолго, поскольку вышел тут же, а когда вернулся, цепь приволок.

«Ишь чего, мерзавец, удумал! Что я ему, пес цепной!» – возмутился про себя Чик, но вслух ничего не сказал, поскольку всякие пререкания бессмысленны были. Не доверял ему пока хозяин, оно и понятно! Остерегался хитрец, не исключал возможность обмана, и что Чик, в подвале оставшись, волю колдуна вдруг исполнить захочет и сундук запрет. Хоть перед тем как повязать, одежку пленника бесчувственного и обыскали, но вор, он и в темнице вор, отмычку ладную смастерить быстро сможет.

Надел Карб на шею парня обруч железный да цепью его к стене приковал. Затем, так ни злого, ни смешливого слова не вымолвив, снова ушел, а когда возвратился, ломоть хлеба большой и котелок с похлебкой принес.

«Расщедрился Налимыч на угощение, значит, и взаправду поверил!» – здраво рассудил вор, жадно на похлебку накинувшись. Горячо было варево да вкусно, жаль только, быстро закончилось. Очистил Чик дно котелка остатками хлеба, рот рукавом вытер да призадумался. Полезли от безделья мысли дурные в голову: «А вдруг просчитался я? А вдруг богач деревенский не настолько жаден да глуп, как я рассчитывал?» Медленно время тянулось, тревога в сердце закравшаяся ни спать, ни заняться ничем не давала. Маялся Чик, маялся, и сам не заметил, как задремал.

Проснулся парень от грубого тычка в бок. Открылись глаза заспанные, а Карб над ним стоит да цепью гремит, ее от стены отстегивая. Дужка крепежная старенькой была, проржавевшей, так что пришлось верзиле помучиться, а как справился, тут же намотал цепь на ручищу да молча пленника к двери и потащил.

В узилище чувство времени теряется, в особенности когда один сидишь и компании для разговора нет. Никак не думал Чик, что ночь уже приближалась, полагал, что лишь к полудню дело движется, а как вытащил его Карб наружу, удивился вор, аж ахнул. Черно совсем небо было, без месяца и без звезд; а вокруг тишина такая, что Чику не по себе стало. Двор был пуст, лишь телега, запряженная кобылкой старенькой, посереди стояла, в окнах дома свет не горел, и даже псы цепные притихли, на чужака не порыкивали. Не так представлял себе парень отъезд на дело лихое, ох, не так, но даже не знал, огорчаться ему или радоваться. Одно утешение, Карб ему долго задумываться не дал. Подтащил слуга Налимыча пленника к телеге, руки и ноги крепко вожжами старыми связал да небрежно, как тюк с пшеницей, на днище его и кинул, а затем шкурами овечьими с головой укрыл. Хорошо было лежать, тепло, только чуток душновато и очень боязно. Не так все шло, как пареньку прежде виделось, и поэтому непонятно было, то ли ему тихо лежать да развязки ждать, то ли вожжи ослабить попытаться и бежать?

И трижды вор вздохнуть не успел, как сотряслась телега от тела возницы грузного да с места двинулась. Хорошо вез Карб, более надобности не тряс, за что и был Чик ему благодарен, хоть и знал, что не о его удобстве пекся Налимыча слуга, а полозья берег. Впрочем, и шкуры теплые не для его согрева были сверху положены, а для того, чтобы не ровен час кто из соседей, бессонницей мучившихся, его случайно не заприметил.

Полчаса ехали, может, час. Незадолго до остановки понял парень, что поездка к концу движется, поскольку съехала телега с большака и по снегу, слегка примятому, поехала. А как кобылка остановилась да Карб овечьи шкуры с него скинул, увидел Чик, что заехали они в небольшую рощицу, как раз ту самую, что между деревней и барской усадьбой находилась.

После темноты кромешной свет костров по глазам резанул, да так сильно, что пленник прослезился и от боли зажмурился. Карб же, времени попусту не тратя и его страданий совсем не замечая, схватил парня за шкирку, приподнял, руки-ноги ему на весу развязал, да и с телеги в сугроб с таким омерзением на лице кинул, будто не человека живого привез, а мешок с дерьмом. Упал воришка в снег и сразу глубоко в сугроб погрузился, отчего хохот вокруг громкий послышался. Поднялся парень, отер снегом лицо да глаза и открыл, смотреть ему куда легче стало…

Рощица уже не была тем тихим, спокойным местечком, каким он ее ранее видывал. Расположился в ней лагерь то ли охотников, то ли разбойников. Вокруг трех костров две-три дюжины мужиков сидело: одних парень во дворе у Налимыча видал, ну а другие и вправду разбоем промышляли, по зову богача из чащ дремучих повылазили, где они в землянках потаенных и норах звериных между набегами на большак отсиживались. Затерялись в море меховых шапок да тулупов доспехи троих наемников, но парень все же заморских воителей заприметил. Особняком они от мужиков держались и похлебкой из общего котла брезговали.

– Ну что, любуешься?! Любуйся, любуйся, то правильно! – раздался вдруг за спиной смешок Налимыча, приблизившегося бесшумно и незаметно, как вор заправский. – Хоть ночка темна и неприветлива, но радуйся ей, как я. Она нашу жизнь поменяет, из босяка в богача тя превратит, а меня, бог даст, хозяином далеченским сделает! У кого деньжата водятся, тому и сам князь в ножки кланяться не брезгует!

Обернулся Чик и узрел рядом Налимыча, но только не обычным деревенским богатеем жадный мужик ему предстал, а другим человеком. Поверх кольчуги блестящей, явно на заказ кованной, сидели ладно на грузном теле доспехи ратные. На голове вместо волчьей шапки сверкал шлем с забралом, аж до губ личину мерзкую скрывающим. На поясе у мужика длинный кинжал висел, а в руке правой, боевой рукавицей до локтя прикрытой, меч острый виднелся.

– Что дивишься? – рассмеялся богач, на дело, как на бой, облаченный. – Ты, что ж, дурья башка, полагал, я всю жизнь в достатке жил? Не-е-ет, милок, сперва и мне приходилось делом лихим заниматься. А иначе нельзя, а иначе достатка не заработаешь! Ох, давненько я лат не нашивал, жмут, паскудные, но ради случая такого пришлось стариной тряхнуть. Ничего, как-нить сдюжу, перетерплю неудобство!

– Ты что ж, пенек замшелый, творишь! – по-змеиному прошипел парень тихо, чтобы люди Налимыча его не услышали. – Ты ж должен был мужичков пригнать после, а не до посещения усадьбы!