Денис Юрин - Тайны Далечья

Разгулялась что-то непогодка, столбы снежные аж меж деревьев по чаще кружили, что большая редкость. Однако Чик уже не тем неучем-воришкой был, каким год назад из города пришел. Нашел знахарь быстро местечко тихое, куда для отдыха перебраться, где ему ни ветер стылый, ни пурга снежная не страшны. Посидел, отдохнул чуток да и дальше пошел, благо, что лес уже хорошо знал и дорогу к избушке отшельника найти мог. Трудно было брести, не только вьюга мешала, но и сугробы, казалось, за последние дни раза в два, не меньше, выросли. Пробирался Чик по колено в снегу, а порой и по пояс в белую массу проваливался, но все же с дороги не сбился. Когда же к поляне ведуна приблизился, тут же почуял неладное. Едва голоса чужаков послышались да тени их меж деревьев мелькнули, упал знахарь ниц и из последних сил в сугроб с головою зарылся, лишь маленькую щелочку для глаз оставил, чтоб за пришлыми наблюдать.

Предстало слезившимся глазам парня и странное, и страшное зрелище. Избушки отшельника уже на поляне не было, от нее лишь головешки остались; а возле костра, от ветра перевернутым набок столом прикрытого, пятеро чужаков полукругом сидели да между собой речь вели, которую Чик из-за воя ветра не расслышал. Инородцы то были, воины из заморских земель, да, похоже, очень уж дальних. Ни на княжих дружинниках, ни на барских охранниках парень таких доспехов диковинных не видывал, да и наемники, что из соседних королевств в города далеченские стекались, таких лат тяжелых, как будто из куска скалы цельного вырубленных, не нашивали. Непривычно выглядели одеяния ратные, странным показалось притихшему парню и оружие – громоздкое, массивное, каким разве что кузнец, к тяжести молота приученный, орудовать бы смог. Но больше всего подивился Чик, что один из гостей непрошеных не только брони, но и одежды совсем не носил.

Гордо восседал возле костра богатырь почти двухметрового роста. Не страшны были телесам могучим его ни ветер, ни холод, как будто вовсе чужак их не чувствовал. Вешал он соратникам что-то своим и в бороду нестриженую, что до пупа доходила, время от времени лыбился. Раскраснелась кожа воителя грозного, но рябью озноба не шла, и дрожь по членам не бродила. На руках и груди богатыря-иноземца столько шрамов рубленых было, что не сразу Чик узор приметил, который лентой сплошной от кисти правой руки через грудь до плеча левой руки шел.

О безумном чудачестве иноземных воителей всякие рисунки на коже себе вырезать да иглой наносить Чик еще в городе от наемников загулявших слыхивал, но ни разу не видел узоров таких. Крючки и загогулинки прорезанных линий не в рисунок, а в строку письма сходились. Напряг знахарь зрение, пригляделся повнимательней, и вдруг почудилось ему, что он символы отдельные различать начал. Были они схожи с древними письменами даль-чан: нет, не один в один, но все же много общих черт имелось. Вот знак Небес, но только набок перевернутый да без двух пересекающихся линий; вот символ души, рядом с ним обозначение плоти, оболочки телесной… еще несколько неразборчивых значков, а в конце… в конце символ великого жертвенного дара начертан. Призадумался парень, от созерцания трапезы у костра отвлекся и понять силил, что же узор на теле чужака обозначать мог. Язык предков давних сложным был, он не на азах, а на символах основан. Чтобы смысл надписи понять, должен был знахарь в голове правильную последовательность образов выстроить. Перебрал Чик с дюжину вариантов возможных, все было не то – бессмыслица на бессмыслице получалась, но в конце концов складная фраза у него все же вышла: "Во славу богам, душу и тело боям отдам!"

Построить фразу – полдела, нужно ее еще и понять, истолковать так, чтобы до скрытой сути добраться. Все воители, все ратники жизнью своей в боях рискуют, да и в помыслах у них одни сражения. «Зачем вожак иноземцев вырезал на теле своем символы, и давала ль та надпись способность чудесную холода не ощущать?» – тщетно, но упорно размышлял Чик до тех пор, пока не подвергся внезапному нападению. Кто-то, а может, и что-то быстро стянуло с его ног валенки и крепко впилось в мгновенно почувствовавшие обжигающий холод лодыжки. Обладавший нечеловеческой силой таинственный враг резко потянул его на себя и поволок… прямо через сугроб волоком по стылой земле да померзшим кореньям.

Пытался знахарь бороться и из хватки когтистых лап вырваться, но куда там, лишь ноги в кровь разодрал. Хищник так быстро его под сугробом тащил, что пальцы от мороза скрюченные ни за что уцепиться не поспевали. Рот же парня тут же снегом забился, что он даже вскрикнуть не мог, впрочем, оно и к лучшему. Вряд ли иноземные воины обрадовались бы его появлению, и уж если от зверя диковинного и спасли бы, то уж точно сами добили. Тем, кто темные дела тайно творит, глаза и уши чужие без надобности! Эту науку бывший вор хорошо еще в бытность горожанином запомнил.

Протащило чудище или зверь жертву свою под сугробом да в нору просторную заволокло. Только тут смог Чик оглянуться и морду страшную своего обидчика узреть. Клыкастая, мохнатая предстала пред парнем образина рычащего медведя. Слюна из пасти зловонной капала, отчего у Чика еще сильнее поджилки затряслись. Не на шутку испугался знахарь, но голос человеческий, вдруг из-за спины шатуна раздавшийся, его успокоил:

– Не боись, дружище, Потапыч не тронет! Мною он из спячки поднят, а перед тем, как за тобой послать, я его, чем мог, накормил.

Огляделся парень быстро, а нора звериная совсем не норой оказалась, а потайным убежищем, что от глаз сторонних да от холода не только снегом, но и землею укрыта. Заглянул Чик за спину медведя рычащего и увидел лежак, на котором бледный, как покойник, весь в бинтах да тряпках окровавленных, ведун-отшельник лежал.

– Вишь, тяжко мне пришлось! От гостей заморских гостинцев досталось… – искривились в ухмылке печальной белесые губы почти что покойника. – Был бы не ведуном, а человечком обычным, давно бы преставился…

– Как же так? – удивленно моргая глазами, изрек Чик и, разинув рот, на раны страшные дивясь.

Пытался знахарь неопытный в уме прикинуть, как же их исцелить, да только знания его слишком скудны были, не ведал он достойного средства.

– Да не, парень, – превозмогая боль, засмеялся ведун и головой окровавленной покачал. – Досталось мне крепко, так что выходить меня и не пытайся! Я уж сам, что мог, сделал, а волчину с Потапычем не для того за тобой посылал. Слышь, Потапыч, а ты чего бока в норе греешь?! – прикрикнул ведун на улегшегося на стылую землю зверя. – Давай обратно возвращайся и за гостями в оба глаза следи!

Медведь послушался, хоть с недовольством и заворчал, но в снега снова отправился. Непривычно и холодно было зверю по лесу зимою шастать, но житель лесной силу над ним имел, супротив которой не мог косматый пойти.