Роман Парфененко - Другое имя зла

Она смутилась. Видимо не ожидала от меня такой прыти, а зря…

– Ой, ты знаешь. Я уже пьяная. И потом…

– Знаю, знаю! У тебя муж и дочка в другом городе.

– Все – таки каким ты умеешь быть злым и жестоким, – наконец то она наговорила мне дерзостей. Я почувствовал, что в этот момент она сказала правду. Прекрасно, значит, с основными составляющими моего характера, успела познакомиться. Однако выглядеть законченным негодяем, пользующимся любым моментом, чтобы делать больно, вне зависимости от того каков этот момент, мне не хотелось. По большому счету это было неправдой. Не такой уж я плохой, каким кажусь сам себе. И уж всяко лучше того, каким представляют меня люди. Наташа не составила исключения из списка. Пришла пора извиняться:

– Наташа, я в очередной раз прошу у тебя прощения. Просто хотел сказать, что мы стали заложниками такой ситуации, когда нести ответственность перед кем – то, или пред чем-то, глупо. Тем более, когда все это в наполовину стертом состоянии является частью меняющейся памяти. Но пойми, я не хотел обидеть ни дорогих тебе людей, ни тем более память о них. В этом я тебе даже завидую. Мне нечем дорожить в той, моей прошлой жизни. Хотя казалось бы, там было много всякого. Сейчас все что имею, фактически, это только ты. Как и у тебя, хочется того или нет, все что есть, сосредоточено в моем не совсем пропорциональном лице. Это самое главное. Не знаю, что ждет нас за городом. Не знаю, дойдем ли мы туда. Но чтобы нам добраться, придется создавать новую мораль. Новые принципы бытия и человеческих взаимоотношений. Все нормы, все условия, а равно с ними и условности нам придется творить двоим. Для двоих. Потому что, повторюсь, весь мир, все хорошее, что в нем осталось, только ты и я. Я в меньшей степени. Что будет дальше, не знаю, но вчера уже нет. Дай нам бог, как можно дольше невредимыми прожить в неизмеримо длинном сегодня.

Она молчала. Тупо уставилась в свой бокал. Почти услышал, как ворочаются мысли в ее голове. Думала над моими словами. Меня просто, как это часто случалось, перло на волнолом. Как долго она переваривает! Не хватало и дальше в духе опереточного сердцееда, ломать крепости кокетливой дамочки. Такое ощущения, что сделал ей непристойное предложение. А мамзели и хочется и колется. Но хочется, кажется, больше. Наконец затянувшаяся пауза, была прервана:

– Ты прав, Юра. Наверное, прав. Но только мне кажется, ты не совсем понимаешь. Мы в один день лишились всего. А ты очень легко это принял!

– Легко ты говоришь?! Да не легко! Просто я ничего не могу изменить, ни тогда, ни сейчас! Ты можешь?! Прошу верни все назад! Если нет, то хотя бы пойми, всего того больше уже нет. Может быть оно где – то, но мы не там!!! – Остальное меня возмутило ничуть ни меньше. Это излюбленное "наверное". Да прав я, прав, чертова ты кукла!!!

– Юра, я не умею так же хорошо как ты излагать свои мысли, и, наверное, что – то не правильно сказала. Я не хотела тебя обидеть. Я согласна, давай выпьем на брудершафт.

Боже, какая жертвенность. А с другой стороны, не слишком ли я многого требую от этой девчонки. Еще совсем недавно сам, обезумев от страха, носился по Петроградской стороне. Стоило повстречать кого – то более испуганного, слабого и беззащитного, мгновенно почувствовал себя сильным полом. И, давай строить, а сам бы на ее месте? Сразу бы кинулся в объятия первого встречного. В независимости от того, что этот первый, скорее всего последний. Я махнул рукой:

– Ладно, все, проехали. Будем считать, что дебоширы выдворены с нашего праздника. Кажется, мы остановились на брудершафте?

Я поднялся со своего места, обошел стол и помог встать ей. Мы переплелись руками и мне, что бы дотянуться до своего бокала пришлось присесть. Когда это запутанное мероприятие закончилось, я взял у нее из рук бокал и поставил его вместе со своим на стол. Поцеловал ее. Теперь этот поцелуй не был поцелуем влюбленного ребенка. Я пытался все делать по-настоящему. Она вначале не разделила моего рвения, а потом все смелее и смелее стала отвечать мне. В конце концов, ее язык оказался в моем рту. С радостью констатировал еще одно ее достоинство. Целовалась она очень хорошо. Одновременно с поцелуем я поймал себя на странной раздвоенности восприятия мной происходящего. Я целовал ее, и на этот поцелуй адекватно реагировал не только рот, но и все тело. Это одна грань восприятия. А другая часть меня стояла в стороне, щурилась, не без цинизма и пошлости подмечала, что ей это было нужнее, чем мне самому. Она прямо таки вжималась в меня. Словно хотела раствориться во мне и стать частью меня. Может быть, лучшей частью. Но даже тот второй, не мог не признать, что происходящее, нравилось мне. И нравилось все больше и больше. Ртуть уже переполняла мой термометр, от высочайшего накала желания. Я сумел оторваться от нее и на руках отнес к нелепому дивану. На диване наши поцелуи и объятия перешли в следующую фазу. Для меня этот этап стал более агрессивным и нетерпеливо жестоким. Постепенно терял голову. Тело стало пустым. Вся сила и вся его тяжесть сосредоточилась в одном органе. Почувствовал, что нас разделяет преграда, в качестве которой выступало огромное количество одежды. Стал помогать ей раздеваться. Но как всегда со мной бывало в такие моменты, моя рассудочность помахала мне рукой на прощание. Я больше мешал, чем помогал. Ее действия, носили более осмысленный характер. За очень маленький промежуток времени она успела раздеться и теперь уже вносила неоценимую лепту в разоблачение меня. В этом деле она тоже была профессионалом с большой буквы. И вот нет больше ни каких преград, как нет и сознания, чтобы запечатлеть в памяти происходящее. Как много я узнал в этом мире! И лучшим из всего того, что когда– либо испытывал с женщиной, то же ощутил здесь. Переполняющая страсть, неизбывное желание, не просто спариваться, а обладать женщиной, всей без остатка. Я не помнил деталей. Очнулся легким и пустым, как оболочка куколки покинутая бабочкой. Не осталось сил шевелиться и думать. Смотрел на нее. Она обнаженная лежала на животе, глаза были закрыты. На губах застыла сладкая полуулыбка. Когда ко мне вернулась способность говорить, пошутил, пытаясь вернуть себе репутацию прожженного циника:

– Надеюсь, я у тебя был первым мужчиной?

– Неужели это так важно, сейчас?

– Да, нет. Просто пошутить пытался. Не удачно получилось. Извини. Для меня теперь все уже не важно, кроме тебя, – чувствовал, что говорю пошлые банальности, но ничего не мог с собой поделать. Лишний раз убедился, что все мужчины были тестом в руках женщины. Я оставшийся последним, не исключение из их числа. Сейчас хотелось спасать ее, защищать, заслуживать любовь.

– Ты не замерзла? Надо поискать в этом заведении, какие – нибудь постельные принадлежности.