Александр Гуров - Ученик некроманта. Мир без боли

Каэль не поскупился и выделил ночным охотникам чистокровных роверцев, не боявшихся нежити по той причине, что кони сами были наполовину мертвы. Поэтому привыкший к разным седокам жеребец даже не вздрогнул, когда на него опустился нетопырь. Не подал виду и тогда, когда вампир принял людское обличие.

Клавдия заметили не сразу, заглушающая магия выкроила ему то мгновение, которое необходимо для плетения заклинания и уже в следующий миг Батури напал на своих собратьев. Он не стал размениваться на простую волшбу, как стрела Хаоса или Огненный шар, не воспользовался магией тьмы, которая была против вампиров практически бессильна, и сразу перешел к Нежности Хель. Жидкий лед поглотил в своих нежных, но колючих объятиях и Стригои, и его жеребца. Роверец, как и должно, прямо на скаку превратился в ледяную статую, которая рухнула наземь и разлетелась сотней мельчайших кристально чистых осколков, но дальше случилось непредвиденное: Стригои остался цел и невредим, будто его защищала чья-то могущественная, непобедимая магия. Батури все же смог вывести Высшего из строя. Стригои, оставшись без коня, кубарем покатился по земле и попал под копыта, мчащих позади роверцев. Вампир не умер, нет, но теперь он еще не скоро оправиться от ран, не скоро сможет отомстить графу за подлый удар в спину. И все же в сердце Батури поселились сомнения, сможет ли он справиться с другими преследователями?

Словно в ответ на этот вопрос, в Клавдия полетело заклинание, изощреннее которого он не встречал. Магия, которой пользовался противник, была для Батури абсолютно новой, чего он не мог даже помыслить, считая, что если не владел, то был знаком со всеми колдовскими школами. В вампира ударил луч света, и был этот свет настолько чистым, что превратил мрачную ночь в яркий день. От неизвестной волшбы спас артефактный клинок, который некогда достался от Аргануса – «смерть Каэля». Но и кинжал не смог полностью блокировать лучезарную магию неизвестного. Батури закрыл себя клинком. Луч света раздробился на десятки светлячков и теперь они, несмотря на дикую скачку, окружили Батури со всех сторон и с каждым мгновением становились все ярче, все крупнее. И, когда дорастали до необходимого размера, беспардонно жалили, оставляя болезненные ожоги, которые не поддавались вампирской регенерации и не спешили зарастать. Но Батури в большинстве случаев успевал вовремя выставить клинок, защищаться и разрушить светлячка. Вот только искр от этого не становилось меньше. Разбитые клинком световые пучки делились на десятки осколков и, как и все другие, начинали расти и светить ярче. Волшба порождала саму себя. И нельзя ее было зачислить ни к стихийной, которой владели люди, ни к магии жизни, присущей друидам, ни к природной волшбе альвов, ни к темному колдовству смерти, которой пользовались немертвые. Она чем-то напоминала магию, с которой Батури столкнулся в Вестфалене, – магию эстерцев. Но не мог же обладать ею вампир?

Сейчас было не до размышлений. Светлячки уже превратились в монолитный светящийся кокон, который окружил вампира со всех сторон. С каждым мигом сопротивляться чужой магии было все сложнее, а вскоре – бессмысленно. Но вампир не прекращал бороться, потому что от его жизни зависели жизни других: добродушной жрицы-недоучки Анэт и маленькой Долорис, в которой уже сейчас наблюдался огромный потенциал колдуньи. Из нее выйдет замечательная ученица, великолепная дочь, Батури воспитает ее в любви и строгости, научит всему, что знает сам, сделает Высшей, добьется для нее абсолютного посвящения, голконды, дорастит ее до первостепенной Силы, чтобы она никого и никогда не боялась, чтобы…

Клавдий, думая о Долорис, преследуя ее похитителей, не переставая отбивался от магического света, уже поджарившего немало участков его кожи, но по неведомым причинам не повредив одежду. Батури и сам не заметил, как светлячки стали медленно тускнеть и гаснуть, а позже и вовсе рассеялись.

Натянув поводья, Батури остановил роверца и огляделся. Вокруг постелилась бесконечная равнина. Похитители пропали из виду. Борясь с чужой магией, Батури сбился с пути. Потерял ориентиры. Преследование не увенчалось успехом.

Из-за горизонта всплыл лилово-красный солнечный диск и осветил заснеженную равнину. С неба, весело кружась, падали снежинки, но ветра уже не было. Снегопад закончился. Вокруг царствовала природа, но людей по близости не было. Похитителям удалось скрыться. Но Батури знал, куда они держат путь – в замок Каэля. Там Клавдия будет ждать ловушка, но другого выхода, кроме как сунуть голову в пчелиный улей, а скорее – в огонь, попросту не было.

Вампир ударил жеребца в бока и пустил вскачь. Несмотря ни на что, он спасет младенца, которого уже сейчас считал своей дочерью. Спасет. Даже если для этого понадобиться снова стать братоубийцей.

Вывалившегося из-за поворота Ливуазье Бенедикт заметил сразу. Высший вампир шел, сильно опираясь на худощавую рыжеволосую девушку. Ей стоило немалых усилий, чтобы держать герцога ровно. Веридий широко улыбался, выставляя напоказ два клыка. Бенедикт незаметно для остальных набросил на своего Мастера иллюзию, сделав вампирскую челюсть человеческой, но даже этой меры предосторожности было мало, чтобы святые братья не обратили на гостя своего внимания, а городские стражники, выстроившиеся в линию вокруг площади, не вытянули спины, в ожидании, что их попросят вмешаться.

– Что с тобой, Ливуазье? – подскочил к Веридию Бенедикт и схватил герцога за руку, заставив его стоять смирно и не шататься из стороны в сторону. – Своим видом и поведением ты ставишь под удар не только меня, но и свою спутницу. Убирайся отсюда, пока не накликал беды.

– Как ты со мной разговариваешь, плебей? – напрасно пытаясь сфокусировать на священнике мутный, невидящий взгляд, промычал Веридий. – Ты забыл, что я твой Мастер, а ты…

– Тише! – шикнул на Ливуазье Бенедикт и окликнул городскую стражу, дежурившую на площади. – Офицеры! Отведите господина герцога домой, ему нездоровится.

– Я чувствую себя превосходно! – возразил Ливуазье, но стражники, повинуясь молчаливому кивку Бенедикта, подхватили герцога подмышки и поволокли в сторону его усадьбы. Вампир бессознательной тушей повис в их руках и не выказывал никаких попыток к сопротивлению, а позже, когда его уже вывели с площади, даже уснул.

– Мне говорили о двух живых, – обратился Бенедикт к Энин, когда опасного для конспирации Ливуазье утащили с Торговой площади. – Мы ждали только вас, но я не могу и дальше оттягивать час отправления. Сколько ей надо времени?

– Второй не будет, – пытаясь придать голосу максимальной твердости, ответила колдунья.