Иван Киричатый - Мир островов. Рождение.

— Вставай, Посланник, — с уважением в голосе проговорил шаман, — беда, хранители напали на деревню.

Владимир молча переживал гибель отца. Еще вчера казалось, что все будет длиться вечно. Сегодня все трагически закончилось. Вспоминая, уже ставшие мелкими обиды на отца, он был готов все простить и забыть, лишь бы вернуть все обратно. Погиб отец, умерла мать, ее смерть он помнил смутно, слишком был маленький. Жизнь с отцом это все, что он помнил. Ни бабушек, ни дедушек. Абсолютно никаких родственников. Его семья переселилась в Крюковку в числе других, таких же, ищущих счастья, переселенцев. Где-то возле Канлинса живут его многочисленные родственники, если ту нищенскую жизнь, которой они живут, по словам отца, можно назвать жизнью. После смерти матери, отец оставил земледелие и поступил на службу к Грэму. Так он смог хоть как-то обеспечить относительно сносную жизнь себе и сыну. До пяти лет, пока отец находился на службе, он воспитывался соседкой — тетей Нюрой. У той самой было до десятка детишек. Хоть Владимир и не был среди них самым маленьким, издевались постоянно только над ним. Однажды настал в его жизни момент, когда он понял, что вполне может обходиться без тети Нюры и ее многочисленного семейства. Он сбежал. Три дня он жил полноценной жизнью — делал что хотел, спал, когда хотел, рыбачил и гулял. На четвертый день его нашли. Судя по двусмысленным высказываниям поселян, он понял, что ему здорово перепадет от отца. Но отец, к его удивлению, лишь крепко его обнял и заплакал. Это был единственный раз, когда он видел плачущего отца. Он тоже заплакал, вместе с отцом и все рассказал, все как было. Все обиды, все унижения и издевательства над ним. Как он решил сбежать, как проводил все это время. С тех пор он жил только с отцом. То малое время, когда они проводили вдвоем, отец рассказывал Владимиру про его родину. Как им раньше жилось. Какая была мама. Они словно заново познакомились. Потом Владимир часто приходил на службу к отцу. Смотрел, как староста Грэм тренирует дружинников. Таких как он, желающих поглазеть на занятия дружинников, собиралось много. Практически вся ребятня деревни. Подражая старшим, мальчики тренировались деревянными мечами и палками. Естественно, что такие тренировки никогда не проходили бесследно, во многих местах на теле оставались следы ударов, синяки и царапины. Гордо демонстрируя отцу отметины, он представлял, что это следы от великих битв, что когда он вырастет, то станет великим воином. То злополучное утро перевернуло все с ног на голову. И сейчас Владимир ходил по деревне, как неприкаянный. Никому не было дела до одинокого сироты. У каждого свое горе. Чужого горя им не понять. Главой деревни был староста Грэм. Все решения принимал единолично. С его смертью жители растерялись. Уж многие привыкли жить за чужой счет, полагаться на чужой ум и опыт. Местами Грэм был жесткий и деспотичный, местами мудрый и лояльный. Но при всем этом всегда была уверенность в завтрашнем дне. Сейчас они были подобны стаду баранов, которые потеряли пастуха. Если бы сейчас пришли пираты, Крюковчан можно было бы брать голыми руками. Вскоре после ухода пиратов, наконец, появился отряд барона Владлена. Он и принес ужасную весть о гибели их старосты. Сержант наемников организовал торжественные похороны Грэму. Вместе с погребением старосты, хоронили и других погибших. Раненых и пойманных пиратов, под командованием сержанта связали, и, опасаясь самосуда Крюковчан, отправили на суд в Нирград. Своих же раненых перевязали и развели по избам.

Среди прибитых волнами к берегу обломков кораблей, были и искалеченные тела экипажа «Растиц». Их собирали в две общие могилы, в одну пиратов, в другую наемников. Среди выловленных в море людей оказался один выживший — юнга Вален с пентекотеры. Каким чудом эму этого удалось — оставалось загадкой. Но то состояние, в котором его нашли, было плачевным — без сознания, с еле-еле заметным и прерывистым дыханием. Временами он бредил, призывая своего капитана. Опасаясь, что столь слабое состояние может нарушиться в любой миг, Крюковчане, посовещавшись, решили отправить раненого к монахам. Тогда и обратили внимание на Владимира. Ему выделили лошадь, телегу и велели доставить к монастырю. К этому моменту Владимиру исполнилось целых пятнадцать лет, он считал себя взрослым. Несмотря на свой возраст, он отличался завидной самостоятельностью. Некоторым мальчикам, которые еще до сих пор держались за мамину рубашку, такое поручение было бы не по силам. Но не ему. Сказывалась сложная жизнь. С десятилетнего возраста он воспитывался на улице. Возможно, на его месте любой другой взрослый с этим заданием справился бы лучше. К сожалению, никого взрослее, чем Владимир деревня выделить не могла. Каждая свободная пара рук была на вес золота. Тогда Владимир впервые увидел Валена. Тот был высоким и худощавым. Не смотря на свою худобу, телосложением был крепче Владимира. Возраст юнги тяжело было определить, хотя на первый взгляд он был не многим старше Владимира, можно сказать ровесник. Особенно выделялись руки Валена, они были длинными и жилистыми. Ладони сухие и в мозолях. «Нелегкая жизнь была в юнги, — подумал Владимир, — но полная опасностей и путешествий». Он о такой жизни только мечтал. Когда он подошел к телеге, то юнга уже был аккуратно уложен посреди телеги. Рядом с раненым мальчиком кто-то заботливый положил еду и питье — бутылку с молоком и лепешку хлеба.

Монастырь находился в двух часах быстрой скачки на лошади. Мальчику предстояло решить дилемму, довести быстро, с шансом растрясти и ухудшить плачевное состояние юнги, или довести медленно — и не успеть доставить вовремя. Он выбрал второе. Когда мальчик выезжал из деревни, солнце уже стояло в зените. Дорогу к монастырю он знал, как своих пять пальцев, заблудиться или потеряться не он боялся, его беспокоили другие две вещи. Первым страхом была возможность не успеть вовремя. Вторым — скрытность и отчужденность монахов. Могло случиться так, что умирающему мальчику откажут в помощи. Сославшись на значимые для монахов причины, заставят ждать снаружи до утра. А юнга не в том состоянии, чтобы столько ждать или лечиться в полевых условиях. На памяти Владимира такое не редко случалось, все знали, что монахи никого не пускали за стены монастыря.

Монастырь поражал суровой мощью. Общая протяженность стен около километра, высота до двенадцати метров, толщина до пяти метров. Стены монастыря имели амбразуры нижнего боя и бойницы для стрельбы с боевого хода. В их толще устроены арочные ниши, а боевой ход покрыт железной кровлей. Стены окружены рвом с водой. По углам расположены круглые башни, между ними возвышаются квадратные. Круглые башни отличались от квадратных аналогов строгим и аскетическим обликом. Они были меньше украшены, но формы и пропорции, отдельные детали оформления исполнены с особым благородством. Контрастом было сопоставление тяжелой нижней части и легкого островерхого шатра. Из-за обилия граней основание башни казалось почти цилиндрическим. Вместе с тем кирпичные столбы, помещенные в нижнем ярусе, на ребрах, делали акцент на гранености. Круглые бойницы среднего боя обрамлены килевидными наличниками, что делали их похожими на теремные окна, лишая облик башни воинственной суровости. Квадратные башни помимо трех основных ярусов, устроенных на случай осады, имели еще и дополнительный ярус — этаж. Он был окружен открытыми гульбищами и имел сложное сомкнутое перекрытие. Парадным и единственным входом в обитель были северные ворота. Перед воротами был подъемный мост. Сам въезд в монастырь защищали обитые железом массивные врата. С внутренней стороны ворот находился механизм с подъемной решеткой. Вдоль дороги между вратами и решеткой в стенах находились пустоты-проходы, так что нападающим пришлось бы подставить стрелам неприкрытые щитами бока. Оставалась загадкой история создания монастыря. Он появился прямо из воздуха. Да и сами монахи были не менее загадочны, кто они такие, откуда пришли, кому поклонялись. Все что знали Крюковчане о монастыре, это его название — «Путь Луидина». Что за путь, и кто такой Луидин, никто и не догадывался. Жители деревне в своем большинстве поклонялись Энки [18]. Богу плодородия, хозяину мирового океана. К другим религиям относились терпимо, но с настороженностью. Выбор главного бога человеком не был ни для кого секретом. Кроме монахов, они скрывали свою веру и своих богов. Любые попытки узнать об их религии попросту игнорировались. Естественно, такая скрытность вызывала настороженность и раздражение. Иногда старые монахи, почетные старцы, выходили из стен монастыря. Они лечили, вызывали дождь, снимали порчу и творили другие полезные вещи, в которых нуждался простой деревенский человек. Большой удачей было, когда монахи изредка обменивали свои поделки, из дерева или камня, на деревенскую еду. За такое небольшое изделие в Нирграде давали целый аурей [19]. Счастливчику на такие деньги можно было, не особо экономя, прожить целый год. Если бы монахи захотели, могли бы озолотиться сами и озолотить деревню. Возможно, из-за алчности и жадности, несмотря на добрые поступки, Крюковчане монахов не любили. Какими только недобрыми словом их не называли, и что они сектанты, и что они поклоняются Нергалу [20]. Промеж поселян ходили еще множество разных слухов и домыслов. Когда пропал пятилетний ребенок у Петра, чей дом возле самого побережья, говорили, что это монахи украли ребенка для своих жертвоприношений. И наоборот, когда кто-то серьезно заболевал, однозначно везли только в монастырь. Монахи лечили бесплатно, ничего не требуя, кроме еды. После выздоровления пели уже иную песню — что, благословленные самим Асалдухи [21], монахи излечили их болезни. Спустя некоторое время забывали сотворенное добро, возвращаясь к своим любимым слухам.