Светлана Крушина - Золотой холм

— Где он? — продолжала допытываться гостья. — Где?!

— Нету его тут, милая, — как можно мягче ответила Марика. — Уж недели две, как ушел.

Девушка так и рухнула на пол, как подкошенная, и разрыдалась в голос. Перепуганная не на шутку Марика бросилась ее успокаивать. Но ее слова, кажется, не доходили до сознания гостьи. Пришлось поспешно готовить успокоительное снадобье. А чтобы заставить девушку выпить его, пришлось несколько раз шлепнуть ее ладонями по щекам. Только тогда она посмотрела на Марику более или менее осмысленным взором и согласилась выпить несколько глотков терпкого горячего отвара.

— Вы — Марика? — спросила она вдруг. Имя ведуньи она, опять же, выговорила с запинкой и с неверным ударением.

— Да, это я. А ты кто такая будешь, милая?

Гостья хлюпнула носом и попыталась горделиво выпрямиться. Это было нелегко сделать, сидя на полу, но у нее получилось. Маленький покрасневший носик вздернулся к самому потолку.

— Меня зовут Элейна, мой отец — тан Альбрехт Аль из Тальеры.

— О! — только и сказала Марика.

Тан хорошо ей запомнился, хотя она видела его лишь однажды. Видный, красивый мужчина, властный, но рассудительный — отнюдь не самодур, как многие нобили. Марике он понравился. Про его дочь она слышала лишь однажды, от Арьеля, когда он увидел ее в магическом зеркале. Арьель тогда отговаривался: мол, об Элейне он и не думал, но Марика ему не поверила. Слишком хорошо она знала, до чего ее названный брат охоч до женского пола. И теперь она подумала, что была права: что-то произошло между Арьелем и этой девушкой, иначе она не разыскивала бы его.

— Почему вы так смотрите на меня? — прошептала Элейна.

— Прости, милая, — спохватилась Марика. — Просто ты меня удивила. Снимай-ка плащ да садись к огню. И расскажи мне все по порядку. А там, глядишь, придумаем, как твоему горю помочь.

Элейну вдруг как прорвало, будто она только и ждала момента, когда можно будет, наконец, выговориться. Но Марика поняла почти сразу, что ее повесть принимает совсем не то направление, какое она ожидала. И на Арьеля она напрасно подумала…

Когда отец уехал в столицу, Элейна совсем потеряла покой. Днем ее одолевали дурные предчувствия тревога за отца, то и дело она принималась плакать, хотя раньше такая слезливость не была ей свойственна. Она никак не могла взять себя в руки, и только пряталась по углам, чтобы братья и слуги не увидели ее слез.

Ночью начиналась другая напасть. Лекарь потчевал ее успокоительными и снотворными средствами, которые нисколько не помогали. Видения продолжались, а намерения отыскать музыканта, друга мэтра Лионеля, так и оставались только намерениями. Элейне некого было послать на поиски. В полном отчаянии она подумывала уже ехать сама, но не могла изобрести предлога, который показался бы достаточно убедительным Каю. Тот ни за что не отпустил бы ее из дома без веской причины. Он все время ходил хмурый и озабоченный, и с сестрой держался необычайно сурово. Заботы и хлопоты сделали его как будто старше. Он теперь так походил на отца, что страшно становилось.

А от отца не было вестей целый месяц. Элейна с ума сходила от тревоги и скоро сделалась совсем больна от душевных терзаний. Даже Кай, поначалу не разделявший ее опасений, начинал беспокоиться, и Эрреду передавалось волнение старших. Одно только внушало какую-то надежду: если в замок до сих пор не явились люди короля, значит, для отца еще не все кончено. Но страшных вестников ждали со дня на день. Кай, спавший с лица и почерневший, как грозовая туча, только что на стену не лез от ярости и отчаяния.

Когда он уже совсем было решился ехать к королю с тем, чтобы узнать о судьбе отца (поступок не слишком разумный и продиктованный исключительно отчаянием), из столицы вдруг прибыл гонец. Он привел письмо, которое было запечатано королевской печатью с грифоном, но надписано рукою тана Аля. Тан сообщал, что жив и здоров, но обстоятельства вынуждают его оставаться в Стеклянном дворце. Вернуться домой он не может. Он не объяснил, какие именно дела его задерживают, но сам тон письма, одновременно отечески-заботливый и сдержанный, а так же королевская печать убедили Элейну, что отец попал под арест. Король хоть и не заточил его в подземелье, но предпочел не отпускать далеко, чтобы можно было за ним приглядывать. Кай тоже это понял и нахмурился.

— Ну что ж, — сказал он, когда Элейна вернула ему письмо, — все могло быть и хуже. Отец жив и на свободе, а это главное. Когда-нибудь он вернется, не может же король держать его при себе вечно? Да и маги рано или поздно успокоятся.

Элейна согласилась с ним в том, что все могло быть намного хуже. Что до остального, сердце ее чуяло, что скорого возвращения отца ждать не стоит. И все-таки на душе немного полегчало, тревога чуть разжала сомкнутые вокруг сердца когти.

Только вот ночью стало совсем худо.

Маг начал с ней разговаривать.

Он очень переменился, и Элейна не сразу узнала мэтра Лионеля в молодом стройном нобиле. Без бородки (которая придавала ему диковатый вид) и с гладко причесанными волосами он казался моложе, и лицо его притягивало взгляд, хотя красоты в нем не прибавилось. Напротив, теперь, когда вокруг не топорщились взлохмаченные черные волосы, стало особенно заметно, что одна бровь выше другой, нос длинноват, а подбородок слишком мал. И однако, это было интересное лицо, хотя Элейну оно пугало еще сильнее, чем прежде: она видела, что это — лицо фанатика, одержимого. Одежда мага тоже изменилась, вместо храмового балахона на нем было светское платье: тонкая батистовая рубашка, черный дублет и бриджи; правда, он почему-то был бос. Видение было таким отчетливым, что Элейна могла разглядеть черные волоски в распахнутом вороте рубашки.

Мэтр Лионель впервые заговорил с ней, и она оцепенела — если только можно оцепенеть во сне. Дышать стало тяжело. Элейна хотела закричать, чтобы он оставил ее в покое, что она не хочет его слушать, но горло сжалось в болезненном спазме. Она хотела зажать ладонями уши, но руки не повиновались, повиснув плетьми вдоль тела.

Магу, очевидно, слова давались с трудом. Голос его звучал слабо и хрипло, как у тяжелобольного. Он убеждал Элейну отыскать менестреля по имени Арьель и передать ему, чтобы он уничтожил какую-то книгу. Это звучало отнюдь не как просьба, но как приказ. Маг, не отрываясь, глядел Элейне в глаза и своим взглядом удерживал ее взгляд. Ей было безумно страшно, и очень хотелось убежать, но он не отпускал.

Так продолжалось много ночей подряд. С каждым разом оцепенение понемногу отпускало Элейну, власть над телом к ней возвращалась, но это ей не помогло. Когда она хотела зажать уши, маг брал ее за руки и насильно отводил их в стороны. Его прикосновения жгли огнем. Элейна начинала кричать и плакать, но он взглядом заставлял ее умолкнуть. Он смотрел на нее без всякой жалости, и было ясно, что Элейна для него лишь инструмент, который он намерен использовать для достижения своих целей. Ему не было никакого дела до ее мучений и страхов. Но не было в нем и жестокости. Элейне чудилась в нем какая-то отчаянная исступленность, как будто он хватался за нее, как за соломинку, и потому был так настойчив, что видел в ней последнюю свою надежду.