Влада Воронова - Крест на моей ладони

— У меня не было выбора, командор, — тихо сказал Дуанейвинг. — Я вассал верховного предстоятеля и обязан ему подчиняться. Но отдавать на расправу ли-Вириара я и не собирался. Это был бы только арест и не более того. Спустя час ли-Вириара выпустили бы под залог, а на суде мои адвокаты с лёгкостью бы доказали его непричастность к преступлению.

— Выбор есть всегда, владыка Хелефайриана. Прежде чем отдавать приказ об аресте, вы обязаны были потребовать у Брокко и Дьятры убедительных доказательств вины ли-Вириара и выдвинуть встречное обвинение в клевете.

— Вассал не смеет обвинять сюзерена, — ответил Дуанейвинг. Верхушки ушей у него обвисли и отвернулись к затылку. — Долг и судьба вассала — повиновение.

— Слова, достойные раба, а не правителя, — сказала я. — Теперь понятно, почему верховный предстоятель выставил хелефайев на торги как стадо баранов. И понятно, почему Люцин не захотел вас принять. В Троедворье нужны люди, а не безмозглая скотина.

Дуанейвинг гневно сверкнул глазами, но тут же покорно опустил голову.

— Я ничего не мог сделать… — тихо проговорил он.

— Даже потребовать решения конфликта на «мосту истины»? — жёстко спросила я. — Вы ведь чаротворец, всевладыка Дуанейвинг, и столь пустячное волшебство сотворить сумеете. Другое дело, что для высшего арбитража и честь нужна высокая, и храбрость. Вы струсили, владыка Хелефайриана. Вы предали свой народ. Но ещё не все хелефайи превратились в тупое покорное быдло. Хотя бы один, но сохранил людское достоинство. И ушёл из общины, которая едва не стала для него тюрьмой.

Дуанейвинг спрятал лицо в ладонях. Уши обвисли тряпочками. Джакомо сочувственно прикоснулся к его плечу.

— Ещё не поздно всё исправить.

Дуанейвинг убрал ладони.

— Нет, исправить нельзя уже ничего, — твёрдо ответил он. — Всё правильно, я действительно предатель. Долг всевладыки перевешивает долг вассала, защищать свободу и честь каждого из своих подданных я обязан даже вопреки приказу сюзерена. Только так я смог бы защитить весь Хелефайриан в целом. Свой долг я не выполнил. Но пусть ли-Вириар требует виру с меня, а не с Виальниена. Командор, — с отчаянием посмотрел Дуанейвинг, — возвращая алиир, Миденвен накладывает проклятие на Виальниен, земля и люди которого ни в чём перед ним не виноваты. Они не должны расплачиваться за мою трусость. Я сниму венец всевладычества, я отдам Миденвену любое искупление, которое он потребует, только пусть заберёт алиир, пусть покажется с ним яблоне, источнику и камню Виальниена. Долина не заслуживает смерти, она чиста пред своим жителем.

— Миденвен нам не поверит, — ответил Джакомо. — Он не поверит даже собственному отцу, начнёт твердить, что мы купились на ваши лживые сказки, всевладыка Дуанейвинг. Он будет слушать только слова правителя Виальниена. И то при условии, что тот не будет запрещать ни ему, ни его отцу свободно выходить на основицу и учиться в человеческом университете. И если владыка Виальниена сам придёт к нему.

— Что? — ошеломлённо переспросил Дуанейвинг.

— Да, владыка Хелефайриана, — твёрдо сказал Джакомо. — Сейчас разум Миденвена затмевают боль и обида, земля Виальниена, да и всей Ремнии, видится ему враждебной. Поэтому он и хочет навсегда переселиться на основицу и забрать с собой отца. Разбить эту стену недоверия сможет только какое-нибудь невероятное, невозможное по сих пор событие вроде личного визита правителя Виальниена.

От противоречивых чувств уши Дуанейвинга подёргивались в разнобой, верхушки то выгибались, то съёживались.

— Вы правы, синьор Сальватори, — кивнул Дуанейвинг. — Это единственное решение. Только… — Дуанейвинг запнулся.

— Если владыка Виальниена согласится принять мою помощь, — ответил Джакомо, — то я провожу его от врат нычки до порога дома Миденвена.

— Благодарю, — Дуанейвинг встал, поклонился, прижав руку к груди.

— Подождите ещё благодарить, — хмуро сказал Джакомо. — Сначала надо Миденвена переупрямить. А это задачка не из лёгких.

Дуанейвинг неуверенно пожал плечами. Я тоже сомневалась, что Миденвен будет долго держать обиду, тем более, когда узнает о последствиях своего поступка.

Для «Белиссимо пикколецце» нужна соответствующая одежда, слушать речи оборванки, да ещё и простокровой, там не станут. Финансов на наряды нет, но имидж создаётся не деньгами, а фантазией.

На основице я купила светло-вишнёвый брючный костюм из тонкого плотного шёлка — предельно скупые мягкие линии, и движения стеснять не будет, и соблазнительно обрисовывает мои пышные формы. Туфли-лодочки в тон на небольшом каблучке-копытце — и женственно, и устойчиво, а врезать в случае чего можно так, что вампиру кости сломаешь. Возможность схватки я не исключала, но постараюсь не доводить грядущий конфликт до прямого столкновения.

Теперь украшения. Небольшие висячие серьги из тёмной бересты, брошка на лацкан. Рукава у блузона короткие, так что можно надеть браслеты. Резные костяные пластинки на запястьях почти незаметны, но выгодно подчеркнут линию рук и заставят публику внимательно следить за каждым моим жестом. Бледно-золотистый, почти прозрачный лак для ногтей довершил эффект.

Пятиэтажный торговый центр снабжен убогим подобием эскалаторов, которые крутят в подвале ослы, — конструкция сделана по аналогии с мельничными колёсами. Технически решение неглупое, но копытная тяга время от времени принимается капризничать и знаменитая на всю Ремнию лестница-самодвижка то останавливается, то крутится с такой скоростью, что посетители с ног валятся.

Сам центр ничем не отличается от своих аналогов на основице, разве что постройка в стиле флорентийского ренессанса и керосиновые лампы вместо электрических. Но это мелочи.

Я выбрала обзорную площадку между ювелирными рядами и киосками с мелким волшебническим инвентарём, предназначенным как для магородных, так и для простеней — перья, которые пишут под диктовку, кувшины, которые сами разливают по чашкам напитки и прочие дешёвые безделушки того же сорта. На площадке собираются люди самых различных социальных слоёв, от богачей, которым возжелалось купить бриллианты, до полунищих секретарей из городских коммунальных служб, от знатнейшей аристократии и высших ранговиков до простокровых поселенцев и эстрансангов.

Благородные дамы смотрели на меня с возмущением и злобой. На фоне подчёркнутой незамысловатости моего наряда их роскошные тряпки и сверкающие драгоценности запредельной стоимости выглядели грошовой мишурой. Дамы не столь обеспеченные злились не меньше, им не хватало ни воображения, ни, что гораздо важнее, смелости превратить купленное на распродаже шмутье в королевское облачение. Дело ведь не в стоимости наряда, а в чувстве, с которым он носится — уверенность или робость, гордость или приниженность.