Ольга Голотвина - Привычное проклятие

— Да, ты угадала правильно… Мне в руки попали документы, которые могут погубить эту змею. Ты ведь знаешь, о ком я говорю?

— Конечно. Иначе почему бы ты оказался в Людожорке?

— Когда стражники схватили меня, я успел бросить в реку флягу, в которой были спрятаны бумаги. Пробка и крышка плотно притерты — думаю, вода не повредит записи. Место я запомнил. Там что-то вроде заводи, течения почти нет, а фляга тяжелая… Вот только не знаю, как достать ее оттуда.

— Да, шансов мало. У берега почти везде огромная глубина, да и течение может оказаться сильнее, чем кажется с берега. Утром я дам тебе длинную веревку. К одному концу ее мы привяжем крюк, а к другому — обруч с сеткой. Знаешь, для ловли раков?

— Уанаи, почему ты так добра ко мне?

— Потому что я спасла тебе жизнь. Я вмешалась в предначертанное и исказила ход событий. Теперь я в ответе за все, что можете совершить вы с Курохватом.

— А если как раз было предначертано, что ты спасешь меня?

— Может быть. Ты не втянешь меня в философский спор, силуранец. Ложись лучше спать. Взгляни: моих людей уже сморил сон. Праздник кончился.

Праздник был в самом разгаре!

«Посох чародея» не мог похвастаться вековой историей, но свои традиции у него были. Например, осенний праздник, когда хозяин приходил к решению, что больше к нему уже никто не нагрянет до самой зимы.

Остаток дня прошел в предпраздничных хлопотах. А за ужин уселись все вместе — и хозяева, и рабы, и те постояльцы, кого распутица задержала на постоялом дворе до санного пути. Это тоже стало традицией.

А после Арби достал свою лютню — и началось веселье!

Аурмет хотел было подняться к себе в комнату, чтобы не принимать участия в забавах простонародья. Но увидел, как юный Волк пригласил на танец Дагерту, и переменил решение: позвал плясать Камышинку. Та не стала возражать.

Хорошее вино и музыка расшевелили компанию. Вскоре все мужчины по очереди проплясали с Дагертой и Камышинкой, а ухмыляющийся Молчун вытащил в круг танцоров Недотепку. Как ни странно, все обошлось опрокинутой скамьей и двумя сметенными на пол мисками (из которых разбилась только одна, было бы из-за чего переживать!).

Вершиной кутерьмы и хохота стал момент, когда в зал вбежал маленький Нурнаш. Вокруг пояса его был завязан мамин платок с кистями, изображающий юбку, на голове красовался светлый парик Нилека — концы светлых кос волочились по земле. Озорник, вереща и путаясь в юбке, пустился бежать по залу. Вслед за нимв приоткрытую дверь ворвался Хват, которого мальчик опять спустил с цепи. В три прыжка пес догнал своего партнера по проказе, сбил с ног, сдернул с головы парик и гордо поднес добычу Кринашу.

Зрители были в восторге… кроме Дагерты.

Нет, сначала хозяйка тоже восхитилась идеей своего отпрыска. Но потом сквозь праздничное возбуждение пробилась неприятная мысль: а ведь парик с длинными косами похищен у одного из постояльцев! И не важно, что этот постоялец громче всех кричит: «Браво! Бис!» — и бьет в ладоши… Нечего приучать мальчишку рыться в вещах гостей! Сегодня парик, а завтра что?!

Пока хохочущий Кринаш за шиворот вытаскивал пса во двор, чтобы вновь посадить на цепь, Дагерта ухватила ликующего «артиста» за ухо, вытащила на крыльцо и красочно ему расписала, какая судьба ждет скверных детей, которые без спроса берут чужое. Затем усадила юного преступника на забытый Раушарни табурет и запретила возвращаться в дом.

Переход от буйного веселья, от гордости за свою затею к унылому бормотанию струек дождя, стекающих с навеса над крыльцом, был тяжел для избалованного, не привыкшего к наказаниям малыша. Нурнаш забрался на табурет с ногами, обхватил колени и с несчастным видом уставился на частокол вокруг двора.

Поэтому он первым и заметил вдали, на маленьком кусочке дороги, что виднелся за частоколом, троих всадников.

Малыш, забыв о наказании, спрыгнул с табурета, распахнул дверь:

— Папа! Мама! Там едут!..

Хозяин и Верзила поспешили к воротам.

Вскоре под приветственные возгласы гостей, высыпавших на крыльцо, во двор въехала маленькая кавалькада.

Кринаш не спросил имен приезжих. Он знал грайанца Тиршиала, богатого ремесленника. Тот уже проезжал по здешним краям, направляясь в Джангаш, а оттуда — в Уртхавен. Там знаменитый резчик покупал моржовую кость и зуб кашалота.

Старика наррабанца Кринаш тоже знал: Хшеу, вольноотпущенник Тиршиала, в прошлом тоже резчик, а теперь приказчик.

А наемник — ну, он и есть наемник. Захочет — сам назовется…

— Что это господину в голову взбрело — такого маленького в дальнюю дорогу тащить! — запричитала Дагерта, принимая у всадника драгоценный «груз». — Да еще и дорога такая опасная!.. А дождь, а распутица!..

— Я большой! — сообщил хозяйке усталый, измученный путешественник лет восьми.

— Большой, большой… — хмыкнул Тиршиал, спешиваясь. — Этот большой меня с весны изводил: возьми да возьми его в Силуран!.. А теперь сам жалею, что взял! Ох, ну и дорога! Грязища — хоть тони!

Новоприбывшие поднялись на крыльцо и вошли в дом. Кринаш задержался, глядя, как рабы хлопочут возле лошадей.

— Калитку потом не забудьте запереть! — напомнил он.

Нурнаш попытался юркнуть в дом вслед за гостями, но Дагерта цапнула его за воротник курточки:

— Куда? У нас кто-то вроде наказан, а?

— Ну, ма-а-ам!.. — взвыл наследник постоялого двора.

Нытье не помогло, и водворенный на табурет Нурнаш с надеждой уставился на ворота: вдруг удастся увидеть еще что-нибудь занятное?

И ведь повезло!

Молчун как раз собирался запереть калитку — и тут она распахнулась, едва не ударив парня по лицу. И во Двор, как вражеская армия, ворвалась бабка Гульда.

— Я здесь зимовать буду! — громогласно сообщила она. — А вот посмотрю, как у вас рука поднимется выгнать за ворота бездомную старушку! Сирую, слабую, голодную! В грязь непролазную, в пасть к Подгорным Тварям!

Молчун беспомощно пожал плечами и отступил на шаг: мол, мне-то что, не я здесь хозяин!

Верзила, заводивший на конюшню последнего коня, обернулся через плечо, коротко хохотнул, шлепнул лошадь по теплому гнедому боку и вместе с ней исчез в дверях.

Гульда сощурилась ему вслед:

— Лошадка Тиршиала, да? Видела я на дороге господина костореза. Недалеко отсюда: я, старая, и пешком от него почти не отстала.

Молчун неопределенно мотнул головой: ему-то какое дело?

— Не очень-то я промокла, — мирно продолжала старуха. — Ступай к гостям, а я на крылечке постою немного. А спать, пожалуй, на сеновале лягу. Мне, бесприютной старушке, и там дворец!

Когда раб ушел, Гульда приятельски обратилась к хмурому мальчугану:

— Наказали, а?

— Тебе что за дело? — огрызнулся мальчишка.