Татьяна Любушкина - Абуджайская шаль

— Зачем же вы загубили его, отец Никон?! — укоризненно выговаривал священнику низкий женский голос.

— Но что же делать, мать моя, ведь он бы мне всю жизнь покоя не дал! Появился невесть откуда и смеет заявлять о своих правах! Не позволю! Я здесь, матушка, не абы как! Я, позволю заметить опосля бога тут наипервейшее лицо! Так-то!

— Так вы же права не имели, батюшка! — продолжал настаивать невидимый голос.

— Имел! Матушка моя — имел! Да сколь разов я говорил Пелагее, что терпеть его появления не стану, а? Говорил я, что порешу его? Говорил! А Пелагея не слушала! Так что же говорить теперь, что я права не имел?!

С этими словами дверь распахнулась, и в камору бодро вошёл отец Никон, со своею супругой. Оба они с удивлением воззрились на бледного Николая, державшего в руке топор.

— Так это вы! — вырвалось у Николеньки, — это вы его убили!

— Я… — неуверенно пробормотал отец Никон, — так я и… а что, собственно…

Слёзы выступили на глазах у бедного Николеньки. С отвращением, бросив на пол окровавленное орудие убийства, он выбежал вон не в силах более произнести ни слова. Не помня себя от горя и отчаяния, Николенька добежал до озера и, укрывшись в тени густо растущих деревьев, упал ничком в траву — слёзы душили его.

Сколько раз в своей жизни представлял себе юноша, своё мужественное и самоотверженное поведение в ситуациях самой невероятной сложности! Так что же! Теперь он встретился с преступником, с убийцей, хладнокровно признавшимся в своём преступлении и ничего, совершенно ничего Николенька не сумел сделать! Слишком велико оказалось потрясение, не под силу избалованному изнеженному юноше воспитанному более на книжных примерах. А ведь надобно было арестовать злодея, на суд людской вести, а поди ж ты, расплакался, как маленький, да и убежал! И осознание собственной слабости и горькой обиды сжигало Николая жарким огнём. Да и как можно представить такое! Маленький, неопрятный сельский священник убил мальчика, ребёнка и самоуверенно утверждает, что имел на это полное право! А он, Николенька, и возразить ему не смел!

Юноша вытер грязной рукой злые горячие слёзы. Нельзя ему здесь лежать! Преступник может скрыться в лесах так, что и не отыщешь! К отцу надо бежать! Бежать что есть мочи и во всём признаться и в том, что убийцу нашёл, и в том, что струсил!

Ополоснув лицо холодной водой, Николенька утёрся наскоро рукавом и быстрым шагом направился к дому.

Измученный и опустошённый Николай споро двигался к усадьбе, часто судорожно вздыхая и жадно глотая ртом горячий воздух. Он уже позабыл про сбежавшего племянника, да и не хотелось ему более никакого следствия да поисков! Придти бы домой, укрыться одеялом, да и пролежать так всю жизнь, чтоб не думать ни о чём и не тревожил бы никто!

Войдя в дом, Николенька увидел старого дядьку своего Ёру Семёновича. Старик сидел на стульчике в передней, свесив седую кудлатую голову набок и тихонько похрапывая.

От стука входной двери он встрепенулся, и тот час стал выговаривать Николеньке:

— Ну что же вы Николай Дмитриевич! Как ушли из дома-то, так и пропали! Батюшка с матушкой, уж который раз вас спрашивают, а мне и сказать нечего!

— Так что они — искали? — отрывисто и хрипло отвечал Николай.

— Да где уж! Некогда им, всё меня засылают, да куда ж я пойду? Нешто я знаю, где вас искать? А они в библиотеке с утра собрались всею толпой и уж ругаются-то! Дым коромыслом стоит! Так что вся дворня разбежалась!

— Кто ругается? — слабым голосом машинально проговорил Николя, поправляя перед зеркалом растрёпанные в беспорядке волосы.

— Да кто? Родители ваши значит, немец — управляющий, а недавно батюшка прибежал, весь в мыле! И тоже — ну давай кричать!

— Отец Никон?! — с трудом выговаривая ненавистное имя непослушными губами, поражённо воскликнул Николай, — и он здесь?!

— Здесь, Николай Дмитриевич, а то, как же! С получаса назад прибежал, запыхался, в полах длинных на лестнице запутался, так чуть не убился! — рассмеялся Ёра Семёнович, припомнив забавное происшествие.

— Ты вот что, дядька! — лихорадочно заговорил Николай, — ты сиди тут и никого не выпускай из дому, понял?

И прокричал уже с лестницы, перемахивая молодыми крепкими ногами сразу несколько ступенек:

— Здесь сиди!

Распахнув дверь в библиотеку, Николай застал весьма странную картину. Его матушка ползала на коленях посреди комнаты, тыча пальцами в большой кусок аляповато разрисованного полотна. Отец и господин Мюллер, оба с красными вспотевшими лицами, вертели в руках потёртый кожаный пояс, с широкой медной застёжкой весь изукрашенный изображениями невиданных зверей и птиц и при этом заглядывали поочерёдно в огромную старинную рукописную книгу, что-то поочерёдно бормоча.

Там же был и отец Никон. Он и вовсе стоял на столе и пытался острым крючком открыть дверцу старинных часов, висевших высоко на стене, при этом нещадно царапая драгоценную полировку.

Увидев Николеньку, каждый продолжал заниматься своим делом, лишь отец, подняв голову недовольно буркнул:

— Ну что же ты, Николя! Здесь столько дел, а ты бродишь незнамо где! Давай-ка, братец, помогай разобраться что к чему.

При этих словах отец Никон повернул голову в сторону Николеньки и неожиданно самым возмутительным образом подмигнул ему с высоты своим бесстыжим, жёлтым глазом! Такого нахальства Николай уж никак не мог вынести!

— Отец! — голос Николеньки звонко прозвучал в просторной комнате, — я знаю, кто убийца Макара!

Дарья Платоновна оторвалась от своего задумчивого созерцания, с тяжёлым вздохом поднялась с колен и тут же плюхнулась широким задом в подвернувшееся кресло, с состраданием глядя на Николу и значительно переглядываясь с супругом, смущённо потиравшим ладонью гладко выбритый подбородок.

Отец Никон гнусно хихикнул, продолжая уродовать антиквариат, и лишь господин Мюллер, подслеповато щуря глаза, сочувственно отозвался на опрометчивое высказывание Николая:

— Вы верно, Николай Дмитриевич, батюшку Никона за убийцу-то приняли? Так вы молодой человек не правы! Отец Никон мальчика не убивал, вы уж не грешите на него, да ему и не к чему…

— Да как же так! — вскричал оскорблённый равнодушием окружающих Николенька, — да он же сам! Сам признался! И топор я видел! Весь в крови…

Дмитрий Степанович поморщился, как от зубной боли, и хотел, было, сказать что-то, но его перебил кудахтающий голосок отца Никона.

— Петуха! — ликуя, вскричал священник, — Пелагеюшкиного петуха зарубил, как есть вчистую! А не шастай в мой двор! У меня куры-то — порода! А ейный плюгавый кавалер, курочек моих топтать повадился! Ну, я ему голову-то и снёс! А вы что же, Николай Дмитриевич, нешто в убийстве Макарки меня заподозрили? — и он зашёлся мелким заливистым смехом, шустро прыгая со стола и панибратски хлопая остолбеневшего Николеньку по плечу.