Светлана Фортунская - Повесть о Ратиборе, или Зачарованная княжна-2

Но, как бы то ни было, до утра было еще далеко, и в квартире стояла почти что тишина – только слышно было, как на кухне возится Домовушка, он же у нас создание ночное. Как, кстати, и я.

Я потянулся, зевнул – и почувствовал себя голодным. Ну, просто очень и очень голодным – не ужинал я вчера, что ли?

Покопавшись в памяти и убедившись, что события вчерашнего вечера полностью из нее исчезли – Лёня с ребятенком приходила, и мы праздновали, это я помнил прекрасно. А дальше – туман. Может быть, я набрался на праздновании?

Да нет, вроде – голова не болела, помирать на месте, немедленно, не хотелось, и никаких прочих признаков похмелья у меня не наблюдалось. И потом мы ходили в шкаф, потому что ребятенок вдруг вырос, а затем уменьшился – ах, да! Я же его спас! И его, и Крыса, и Домовушку, и еще кого-то… Только вот кого?

Я отправился в кухню – составить компанию Домовушке в его хозяйственных хлопотах, перехватить чего-нибудь вкусного, чтобы дожить до завтрака, и заодно навести справки – кого ж я еще там спас?

Домовушка встретил меня совсем не приветливо. Можно даже сказать, грубо встретил меня Домовушка.

— А, — сказал Домовушка, — проспался, твое величие! Кушаньки хочешь? А не будет тебе до завтраку кушаньки, чтоб вдругорядь неповадно было!..

Неповадно — что?

— Да нет, — мурлыкнул я, не показывая, насколько ошарашен таким неласковым приемом. — Я так, заглянул узнать, может тебе помощь нужна?

Домовушка с яростью набросился на противень, который драил в этот момент.

— Нет уж, — процедил он, — без подмоги обойдемся! Иди себе спи, Аника!

В аквариуме плеснуло, и Рыб высунул над поверхностью свое тупое рыло.

— Ты б и правда, Кот, шел себе. Домовой наш нынче не в настроении…

Я обошел Домовушку и приблизился к подоконнику.

— А что случилось-то?

Рыб пошамкал беззубым ртом.

— Я, собственно не присутствовал, а сплетничать не хочу… Но Домовой вчера из-за твоего поведения очень расстроился, а Жаб так и вовсе злой – не скажу, как Пес, но скорее, как вампир, и жаждет твоей крови. Так что если мы его сейчас разбудим – я тебе не позавидую.

Жаб завозился в своей миске, и я быстренько ретировался.

Почему-то при словах Рыба про Жаба у меня возникла ассоциация с чем-то клетчатым, как шахматная доска. В шахматы мы с ним вчера играли, что ли?

Да нет, Жаб в шахматы не умеет, вот в карты, в тыщу или там в клабер – это он всегда готов.

Странно все это как-то…

Пса на привычном месте – на коврике у порога не оказалось. Должно быть, он до сих пор в шкафу, младенца воспитывает. Неужели Лёня еще не проснулась?

Я заглянул в бабушкину комнату.

Точно, на кровати кто-то лежал.

А на спинке кровати спал Петух, спрятав голову под крыло.

Ну, с Петухом разговаривать – себе дороже, связно и понятно он ничего рассказать не сможет.

Я подумал, не вернуться ли в кухню, порасспросить Паука. Но Паука разбудить – это вам не конфетку скушать, семь потов сойдет, пока докричишься, и там, в кухне, к тому же сердитый Домовушка, да и Жаб может проснуться…

Я осторожно, чтобы не потревожить Ворона, ткнулся в дверь кабинета.

Ворон бодрствовал – иногда это с ним случается. Сидит до рассвета на своем пюпитре, ковыряется в конспектах Лады или в книжках сказок, ищет пути в далекое Там.

И меня обычно заставляет – дай ему ту вот книгу, найди ему эту страницу, скопируй ему этот абзац…

В этот раз Ворон обложился конспектами Лады.

Он хмуро взглянул на меня, отложил в сторону тетрадку, взял другую.

— Ну что, как самочувствие? — спросил он. — Пришел в себя?

— А я разве из себя выходил? — осторожно поинтересовался я.

Ворон хмыкнул, крякнул и прокашлялся. Мне показалось, что он смущен.

Смущенный Ворон – это что-то новенькое в нашей практике.

— Собственно, мы – все мы – сами виноваты в том, что произошло…

Пауза, которую он взял, затянулась, по моему мнению, чрезмерно.

— Да что произошло? — не выдержал я. — Ты можешь мне толком объяснить? Домовушка ярится – чуть противнем в меня не кинул, Рыб, видите ли, сплетничать не хочет, но говорит, что Жаб жаждет моей крови, как вампир, ты тоже крутишь-вертишь, толком ничего не рассказываешь…

Ворон отложил тетрадку, заложил крылья за спину, и еще раз кашлянул.

— Видишь ли, друг мой…

(Ну, амба, подумал я. Если уж Ворон называет меня "друг мой" – то уж точно чувствует себя виноватым. И, образно говоря, виляет хвостом).

— Видишь ли, мой друг, вчера ты вел себя несколько неадекватно. Но, я повторюсь, виноваты во многом мы сами. Механизм воздействия корня валерианы на кошачий организм до конца не изучен, и нам надо было предвидеть, что мощный инстинкт неразумного животного в данном конкретном случае, после некоторой психологической, физической и магической перегрузки, каковой ты был некоторое время подвержен, возьмет верх над интеллектом. Но ты тоже хорош! В тяжелую годину испытаний, когда под угрозой само существование нашего сообщества, когда дамоклов меч смерти – от голода ли, от преждевременной и скоропостижной старости ли – висит над несмышленым дитятею, ты, маг, хоть и недоучка, позволяешь властвовать собой своим животным инстинктам! Для мага столь низкий уровень самоконтроля недопустим! Особенно учитывая грубейшее нарушение правил, допущенное тобой при выполнении заклинания трансформации! Вместо того, чтобы раскаиваться и судорожно изыскивать пути разрешения конфликтной ситуации и исправления своих недочетов и ошибок, ты пускаешься во все тяжкие! Фу, срам!!!

— Ага, я понял, — уныло произнес я. — Коту дали валерьянки. Ну, и что дальше?

Тут Ворон меня удивил окончательно и бесповоротно.

Он фыркнул.

На чистом кошачьем языке, и с прекрасным произношением.

В переводе это будет…

Нет, лучше я не буду переводить, скажу только, что в переводе это будет совершенно нецензурно и непечатно. Да, я знаю, что нынче это даже модно – использовать при написании литературных произведений обсценную лексику. Но я как-то за модой не гонюсь. И воспитан в твердых правилах – для литературы литературный язык, для общения – разговорный. В присутствии женщин и детей – не выражаться.

— Ну, Ворон, убил! — восхитился я. — Да ты, оказывается, и кошачьим владеешь!

— С вами поведешься – и на суахили ругаться научишься, — сухо ответил Ворон. И вдруг заорал: — Все! Лирическое отступление считаю оконченным! Берись за дело! К сожалению, Бабушкин архив пропал, и приходится перелопачивать конспекты Лады. Вон ту стопочку возьми.

Ворон уже вернулся в привычное раздраженно-деловое состояние духа. Расспрашивать его теперь бесполезно – он только еще больше будет раздражаться, и я могу схлопотать клювом в темечко.

Я вздохнул, и поплелся к своему месту на письменном столе.