Пол Хофман - Левая Рука Бога

Церемония награждения и парад являли собой самое пышное зрелище, какое только можно себе представить: необозримые толпы народа, подбрасываемые в воздух шляпы, приветственные возгласы, музыка, помпезность и величественность, торжественные речи и тому подобное. Почти пять тысяч молодых воинов Монда выстроились перед своими предками в боевом порядке. Их нельзя было спутать с простыми солдатами — это была вооруженная элита, обученная и экипированная лучше любой армии мира; каждый воин занимал высокое положение в обществе и был аристократического происхождения.

И в центре всего этого великолепия — Конн Матерацци, шестнадцатилетний блондин под два метра ростом, мускулистый стройный красавец, центр всеобщего внимания, к которому устремлялись взоры всех присутствовавших, любимец толпы, гордость Матерацци. Можете себе представить, как гордился собой он сам, когда под восторженные крики и аплодисменты ему вручали Лезвие. Когда он поднял меч высоко над головой, площадь накрыла волна такого рева, словно наступил конец света.

Смутный Генри, чтобы не выделяться из толпы, тоже хлопал в ладоши. Кляйст выражал свою неприязнь тем, что аплодировал с притворно-преувеличенным энтузиазмом и кричал так громко, словно Конн был его братом-близнецом. Однако Кейл, сколько ни тыкал его локтем в бок Кляйст и сколько ни шептал ему в ухо мольбы Смутный Генри, взирал на происходящее с полным безразличием, что не укрылось от внимания его наставника и господина.

Конн же чувствовал себя так, словно на него снизошел благословенный небесный огонь. Притом что он и всегда-то был чрезвычайно высокого мнения о себе — и кто бы его за это осудил? — теперь ощущение собственного превосходства разрослось у него до невероятных размеров. Даже два часа спустя, после того как толпа в основном рассеялась и сам он удалился в летний сад возле главной башни великой крепости, его мозг продолжал бурлить, словно рой возбужденных пчел. Тем не менее, когда восхищенные комплименты друзей и высших представителей клана Матерацци начали стихать у него в голове и он стал постепенно возвращаться к реальности, преднамеренно-оскорбительное поведение Кейла, не пожелавшего даже поаплодировать его триумфу, всплыло в памяти. Такую нарочитую демонстрацию непокорности нельзя было оставить безнаказанной, и Конн велел слуге немедленно привести к нему ученика-оруженосца.

Слуге понадобилось время, чтобы найти Кейла, не в последнюю очередь потому, что, прибыв в дортуар учеников, он имел несчастье натолкнуться на Смутного Генри и именно у него спросить, где можно найти Кейла. Талант Генри уклоняться от прямых ответов некоторое время не был востребован, но под давлением прямых вопросов его врожденная увертливость вновь проявила себя.

— Кейл? — переспросил он, словно не был даже уверен, что это слово могло означать.

— Новый ученик Лорда Конна Матерацци.

— Какого лорда?

— Ну, Кейл, парень с черными волосами. Вот такого роста. — Слуга, решив, что имеет дело с тупицей, поднял руку приблизительно на пять футов шесть дюймов. — Жалкий такой на вид.

— А, вы имеете в виду Кляйста. Так он там, на кухне.

Может, подумал слуга, он и впрямь ищет Кляйста? Ему казалось, что Конн Матерацци сказал «Кейл», но что если на самом деле он сказал «Кляйст»? Учитывая настроение, в каком пребывал господин, слуге вовсе не хотелось возвращаться и переспрашивать его. К несчастью, Кейл сам вошел в дортуар в надежде немного вздремнуть, и план Смутного Генри отправить слугу искать его где-то на полпути к Святилищу, провалился.

— Да вот же он, — сказал слуга.

— Это не Кляйст, — торжествующе провозгласил Смутный Генри. — Это Кейл.

К тому времени, когда Кейл прибыл в летний сад, толпа вокруг Конна поредела и рассеялась. Зато наконец появился последний и гораздо более важный для Конна визитер: Арбелла Лебединая Шея.

Приученная воспитанием третировать мужчин с презрением, отличавшимся лишь разной степенью снисходительности, Арбелла с трудом делала вид, будто испытывает к Конну хоть какое-то расположение, отличное от — в лучшем случае — равнодушия. В сущности, она была не более равнодушна к его красоте и достижениям, чем большинство женщин, независимо от их красоты и «лебединости шеи». Будь это кто-то другой, а не Конн, она сочла бы достаточным во время церемонии, повернувшись к нему вполоборота, сделать сдержанный комплимент, после чего просто удалилась бы. Но в этом случае демонстрировать обычное безразличие было не так просто. Даже самая холодная из представительниц женской элиты клана Матерацци — а «самая холодная» означало высочайшую степень ледяного бесстрастия — не могла остаться совсем уж равнодушной к блистательному молодому воину, к реву толпы и на редкость впечатляющей торжественности церемонии.

На самом же деле Арбелла Лебединая Шея была отнюдь не так бесстрастна, как старалась показать, и, к своему великому смущению, испытала некоторое волнение в тот миг, когда Конн перед лицом несметной толпы вознес Лезвие над головой и толпа оглушительным ревом возвестила свое восхищение великолепным юношей. В результате талант демонстрировать крайнее безразличие к молодым людям, даже к великолепным молодым людям, подвел ее: мучимая нерешительностью, она пришла к Конну гораздо позже, чем следовало бы, и даже слегка (не настолько, чтобы он мог это заметить) покраснела, когда поздравляла его с выдающимся успехом.

Сам Конн с некоторым уважением относился лишь к двум людям на свете: к своему дяде и к его дочери. Перед Арбеллой он испытывал благоговейный трепет как из-за ее ошеломляющей красоты, так и из-за полного презрения, которым она его окатывала. Несмотря на то что нынешний день прибавил ощущения собственного величия и власти и без того самовлюбленному юноше, Конн оказался настолько смущен приходом Арбеллы, что не заметил неловкости, с которой она, обняв за шею, наградила его поцелуем. Выслушивая ее поздравления, он пребывал в таком возбуждении, что едва ли понимал смысл произносимых ею слов, не говоря уж о том, чтобы обратить внимание на взволнованность интонации. В тот самый момент, когда они уже раскланялись и Арбелла собиралась уйти, явился Кейл.

В обычном состоянии Арбелла обратила бы на появление ученика не больше внимания, чем на бесцветную моль. Но, уже выбитая из колеи, она испытала еще более сильное смущение от внезапной встречи со странным юношей, который несколько дней назад спас ее от падения в лестничный проем старой стены. От всего этого на лице Арбеллы застыла маска непроницаемой бесстрастности.

Только величайшие и самые опытные за всю историю человечества любовники, такие, как Натан Джог или, быть может, легендарный Николас Паник, смогли бы различить под этой маской пробуждающуюся чувственность юной женщины. Бедный же Кейл был настолько неопытен в подобных вещах, что видел лишь то, что было ему доступно и что он боялся увидеть. Выражение лица девушки говорило ему только об оскорбительной холодности: он спас ей жизнь и влюбился в нее, а она его даже не узнала. Арбелла же Лебединая Шея, как бы ни была смущена неожиданной встречей, вышла из положения так, как и следовало ожидать. Она просто повернулась и направилась к воротам, находившимся в сотне ярдах от них, в другом конце сада.