Анна Котова - Сказания земли Ингесольской

Подняла, поднесла к губам.

Остановилась, насторожившись: над столом повисла выжидающая тишина, сотрапезники смотрели напряженно, старик даже глаза приоткрыл, а женщина с родимым пятном нервно облизнула губы.

Запах чая показался вдруг неприятным, будто плесенью потянуло.

Поставила чашку, так и не отхлебнув.

Взяла земляничину из своей посудины, кинула в рот. От ягодного духа вроде бы немного прояснилось в голове, даже почти всплыло что-то в памяти…

— Что же ты не пьешь, Ачаи? — спросил от двери знакомый голос, полный ядовитой издевки. — Брезгуешь?

Стояла, прислонясь к косяку, та, в рыжих мехах. Куница.

По летнему времени — не в шубе, в длинной вышитой рубахе, но подол мехом оторочен. Волосы блестят, отливают темной медью. Хотя, кажется, не так пышны, как тогда, зимой.

Ирена вскочила.

— Ты.

— Я.

— Что тебе от меня надо?

— Посмотрите на нее, — фыркнула куница. — Она еще спрашивает.

Красавец протянул с сожалением в голосе:

— Невовремя ты, Сегулен. Подождала бы чуть — девчонка была бы уже наша.

— Ты хотел сказать — твоя, — сказала старуха. — Бабник.

— Почему бы и нет? Была б моя — и мне забава, и Волку досада, и Сегулен радость, и тебе мясо…

Ирена схватилась за ворот, вцепилась в деревянный медальон, зашептала: приходи скорей, спаси, беда…

— Не услышит, — хихикнула куница. — Калитку-то я закрыла.

— А я открыл, — снова знакомый голос. Цоканье по дереву твердых, как железо, когтей. Перья, крючковатый нос, глаза-плошки. — Одичали, хаари, поглупели… За водяную траву с вас спросит охон-та Кулайсу, плавник у него тяжелый…

— Она еще не трава. Она еще мясо. Вкусное, — старик причмокнул. — К ней бы водки.

— Присмотрись, — с презрением сказал Линере. — Она не трава, да. Неужели не видишь?

Узкие глаза старика совсем закрылись, на лице появилось озадаченное выражение.

— О, — проскрипел дед. — Правда твоя.

Куница Сегулен сморщила острый нос.

— Вон оно что, — прошипела. — Теперь понимаю. И почему воду вылила, и почему шерстинку с порога смела, и почему иголка в воротнике… Чует, паршивка. Хаари в ней на ноготь, а чует.

— На ноготь — это ты верно говоришь, — произнесла женщина с родимым пятном. — Пока. Будет больше.

Красавец с завязанными глазами встал, поклонился хозяйке дома.

— Благодарю за угощение, Гынче, пойду.

Засобирались и остальные. Вставали, кланялись, выходили. Ирена поклонилась тоже, выскочила на двор, забыв о землянике. За спиной раздался треск и влажный хруст.

Оглянулась.

Крыша просела, провалилась, серое трухлявое дерево покрылось пятнами мха, лестницу перекосило, ступени проломились, двери и вовсе не было. Потянуло гнилью и смрадом. Сквозь пролом в крыше падал солнечный луч на длинный сверток из истлевшей кожи. Рядом, в тени, угадывались еще два таких же.

От догадки стало нехорошо. Пробил озноб, аж зубы лязгнули.

Вышла со двора, миновав замшелый вал — руины забора. Сквозь деревья проглядывали очертания еще одной постройки, и еще…

Долгий Лог.

Погребальные срубы.

В свертках — хозяева.

Гости исчезли, растворились в воздухе, только над головой мягко хлопнули крылья огромной совы, да между поросших серым лишайником стволов мелькнул рыжий хвост.

Тропа свернула раз, другой и пропала из-под ног.

К Тауркану надо идти на юго-восток, понять бы только, где он, этот юго-восток. И далеко. И колени дрожат.

Села прямо на землю под ель, прислонилась головой к смолистому стволу. Все еще не верилось, что жива.

Но, кажется, я теперь для них не добыча. Хоть на ноготь, а тоже хаари — и будет больше… Ланеге, это ведь ты? Твой отпечаток… или…

Соткался из лесных теней, опустился на колени, прижал крепко.

— Ты опоздал, — сказала Ирена, обнимая его за шею.

— Прости, — ответил он. — Пойдем.

Помог встать.

— Давай понесу, устала…

— Я сама, — помотала головой Ирена. — Только руку не отпускай.

Кивнул.

Шли долго.

…В поселке волновались, уже хотели идти искать. Женщины вернулись давным-давно, а эта, варак, умудрилась потеряться. Хоть и лето, зверь сыт, а все же опасностей полно, мало ли… Когда двое путников вынырнули из-за деревьев, держась за руки, солнце уже зацепилось за острые верхушки елей. Соседи вздохнули с облегчением. Нашлась — хорошо.

Вот только не следовало шаману подниматься вслед за ней в дом. Неправильно. Не к добру.

…Ушел только утром.

--

Надо бы написать маме.

Взяла лист бумаги, положила перед собой. Начала привычно:

"Здравствуй, мама!

У меня все хорошо".

Ты даже не представляешь, насколько. Он удивительный. Он такой… стоп. Маме мы об этом говорить не будем.

"Летом здесь замечательно. Красота. Выходишь к озеру, смотришь — дух захватывает. Оно большое, дальнего берега не видно, кажется, за Чигиром только вода, другой земли и нет".

Подумала, добавила:

"Чигир — это небольшой лесистый остров недалеко от поселка".

Ланеге сейчас там. Интересно, чем занят.

А вечером он наверняка приедет за мной. Завтра выходной, весь день с ним… Если его не призовут по делу. Тогда он уйдет договариваться с Нижним миром, а я останусь его ждать. Так уже бывало.

Ждать его на острове — это тоже счастье. Он возвращается, вымотанный, голодный. А я, оказывается, впитала с детства — мужчину надо кормить… и я кормлю. Сидеть и смотреть, как он ест.

Иногда устает так, что и есть не хочет, только пьет чай. Тогда мы сидим на крыльце, он — ступенькой ниже, чем я, прислонившись ко мне спиной. Он прихлебывает из кружки, а я перебираю его волосы. Он говорит — от этого проходит головная боль.

Я хочу быть с ним всегда.

Но об этом я тоже не буду рассказывать маме.

"Вода сейчас теплая, я купалась несколько раз. Здесь считают, что в воду лезть надо с осторожностью — можно рассердить водяных. Я их не боюсь, но все-таки была осторожна и не стала заплывать далеко".

Что мне бояться Хозяина вод?. Я ачаи, кувшинка, значит, сама из водяных — немножко. На ноготь, — сказала Сегулен.

Маме это объяснять — не стоит и пытаться.

И уж тем более не следует упоминать, что купались мы у острова, вдвоем с Ланеге, а с ним никакая нечисть не страшна.

"Знаешь, я люблю лето. Больше всего — июль. Он светлый, горячий и прекрасный".

…И мы ввернули лампочку в патрон — там, на поляне. Она загорелась.

"Привезли две больших коробки книг, которые я заказывала, теперь сижу — разбираю".

А что мне еще делать. Сельчане заходят в библиотеку с оглядкой, складывают пальцы в охранный знак. Они вежливые, стараются, чтобы я не заметила, но я вижу. Притворяюсь — что не поняла. Хелена принесла венок из полыни и рябины, оплетенный ивовой корой, мы повесили его на дверь. Отпугивает мелкую злобную нечисть. Это немного успокоило оннегиров, снова стали забегать дети — а то недели две вовсе ни души не было. Боялись.