Анна Котова - Сказания земли Ингесольской

Ну, конечно, нет такого закона, чтобы шаману не жениться… Вот прадед Ыкунчи был шаман, и у него было три жены. — Да какое три, он богато жил, восемь жен было! — Сказки это все. А вот Кииран один жил, женщин не касался. — Говорят, у него было две жены, и обе хаари. — Да кто их видал, этих хаари… а простой бабы ни одной не было. — Простая, не простая… какая нравится, та и сгодится. Девчонка, правда, взглянуть не на что, ну его дело… — Прадед Ыкунчи богато жил, да, мне бабка рассказывала. Только шаман он был никудышный. Совсем слабый. Все силы на баб тратил. А Кииран — ух, сильный был! Потому что без бабы. — Нет, не потому, что без бабы, а потому, что бабы у него были хаари. Не они силу тянули — он от них силу брал. — Да откуда ты знаешь? — Сам видел! Как Кииран в лесу с воздухом разговаривал, а потом из воздуха вышла такая… ух, какая! — и с ним… — Что с ним? Неужто при тебе?.. — Как же… укатила с ним на остров… Но я ее не видал прежде ни разу. — А ты-то сам что там делал, в лесу? — Спал. — Так тебе приснилось. — Ничего и не приснилось! Видел! Своими глазами видел!

Горячились, припоминали рассказы дедов и прадедов, ссылались на предков до десятого колена. Выходило: сильному шаману от простой бабы проку нет, значит — на что ему Ирена? Она даже и не баба, она бессмысленный варак. Какая сила может быть от варака? Один вред. Как терпит Эноу-хаари?..

При Ирене проглатывали языки, за спиной — шушукались, а если думали, что не слышит, и в голос спорили иной раз. Но она слышала. Не всегда — но часто. Порой, впрочем, ловила и непроизнесенное — как в день похорон старой Маканты. Накатывало. Звенело в ушах, ныло в висках, а внутри зудели, пререкаясь, задние мысли, невыносимо нудные, как комары. И чудился сквозь них рыжий взблеск пышного хвоста…

На острове было легче — туда ни шепотки, ни задние мысли не долетали. В поселке же приходилось тяжко. Ирена почти совсем перебралась на Чигир. Даже кота перевезла. Он долго обнюхивал углы, фыркал, недовольно дергал хвостом, шипел на шаманскую амуницию. Потом вспрыгнул на кровать и принялся сосредоточенно вылизываться. Без восторга — но согласился пожить тут.

И все же каждый день она упрямо отпирала свою библиотеку и ждала посетителей.

Заходили редко. Даже школьники — только если уж совсем край, учеба заставила.

Не столько боялись, сколько не знали — как себя с ней вести. Впрочем, и побаивались тоже.

Видеоплеер бесполезно пылился в своем углу. Тауркан старался пореже сталкиваться с этой — к которой неизвестно как относиться. Да еще, может, она опасна… Сколько мелкой нечисти цепляется за ее подол… то бишь за штанину? Глазу не видно, а воображение богатое.

Передышку принес только осенний лов: некогда стало думать о чужих бабах — шельпа не любит, когда отвлекаются от дела.

Вот тут Ирена поняла, что с ней такое. Оннегирам было настолько не до нее… кому в голову взбредет не то что желать ей недоброго — вообще о ней вспоминать, когда каждый час и каждые руки на счету, только успевай таскать улов из воды? Некому было желать ей — «подавись», однако же кусок в горло не лез. От запаха рыбы и вовсе мутило… это в рыбацком поселке, где от него деться некуда.

Потом осенний лов кончился, Тауркан слегка отдышался, огляделся — и догадался. В воздухе повисли напряженные подсчеты. Выходило — этот ребенок зачат в начале августа, как раз тогда, когда дул ноа.

Ноа.

Какого не было сто лет, говорила перед смертью Маканта.

Эти двое были — на Чигире.

На острове нет забора.

Они заделали общего ребенка — в самый черный час, — и уморили старуху, слишком много видевшую.

Этот, зачатый в ноа, — ойе…

Угроза невнятна, и точный расчет, разумеется, невозможен, — но когда люди перепуганы, объяснять что-либо бесполезно.

Они отшатывались, когда она проходила. Они вздрагивали при одном слове «библиотека» и шептали себе под нос старинные заклинания, смысла которых не помнили, зато помнили, что в них сила. На рубашках и подолах появились продернутые и завязанные хитрыми узлами цветные нитки. Наверняка и на каждом вороте с изнанки торчала костяная игла без ушка. Поперек тротуара у библиотечной калитки оказались проведены три узких серых полосы — зола с солью. Каждое утро их кто-то подновлял.

Громко протестовать — пока опасались. Всем памятен шаманий гнев, да оградят от него Тауркан все духи трех миров…

Маканта вон — померла. Сам Унке отвлекся от варева по слову шамана Алеенге.

Что старуха сама поминала Унке и накликала — не вспомнил ни один.

И с каждым днем — все хуже.

--

Была уже глубокая осень, по ветру летела крупа, по утрам лужи хрустели, промерзшие насковозь, озеро у берегов схватывал тонкий лед, а по большой воде поплыли ледяные блины. Моторка еще пробивалась сквозь шугу, легкая долбленая лодка стала бесполезна.

Серый, ветреный, промозглый день. Два пальца до зимы.

— Ланеге. Прости. Я…

Он стоит, лицо бледно, тяжелые веки опущены, а пальцы впились в край стола — думала, останутся вмятины.

— Я знаю. — И тихо: — Не надо, Ире. Пожалуйста.

…Надо.

Я ничего не боюсь с тобой. И конечно, ни во мне, ни в малыше никакого зла.

Но они боятся.

Ты живешь — для них.

Мне хочется кричать… да что толку. Ты живешь — для них.

Я пыталась — для себя. И для тебя. Я думала: какое им дело? Это моя жизнь, моя любовь, мой мужчина… при чем тут они?

А они при чем, и еще как.

Ты знаешь, что мы должны… и я знаю… Я не хочу, но выхода нет, Ланеге.

Ты нужен им — а из-за меня они боятся тебя.

Если бы дело было только во мне… ну не любят, ну варак, бессмысленный и бесполезный… я бы пережила, подумаешь. С тобой мне ничто не страшно.

Но речь о тебе — и о маленьком.

Они же с перепугу могут навредить малышу.

И они боятся тебя.

Я никогда не говорила этого — зачем нам были слова, ты и так знаешь… но теперь скажу. Я тебя люблю, шаман.

Я ухожу, потому что тебя люблю.

Я не верю в их страхи, но они верят. Ты — не можешь их бросить. Я — могу.

И — какой смысл в моей работе, если они обходят библиотеку за километр? Я получаю деньги ни за что.

Я поняла теперь, зачем меня сюда зазывали. На племя, Ланеге. Мы с тобой это сделали. Я увожу с собой результат. Обещаю, я расскажу ему все, что знаю, о Тауркане, ничего не утаив. И хорошее, и плохое. Передай Хозяину вод — я выращу его, как уж сумею, чтобы он был достоин… он вернется сюда. Пусть только здесь все уляжется.

Пока он подрастет — уляжется.

Отвезешь меня в поселок?..

…Глухо, через силу:

— Не уходи.

— Нельзя. Ты же понимаешь.

Ты все понимаешь, и я понимаю… и он поймет. Наш шаманенок, наследник лесов и вод, твой волчонок… мой побег. Обещаю — слышишь? — я обещаю. Он вернется сюда.

— А ты? Ачаи, — ты?