Дмитрий Щербинин - Пронзающие небо

Слышны были удары кнута которые сыпал ямщик на спины лошадок, теперь он не кричал ничего…

Братья–охранники испуганно переглядывались, а потом один из вскочил, и –оттолкнув Ярослава, занял место мальчика у окошка:

– И правда ведь – настигают!.. Эх, сколько же их… Эх, много–много! Вон ещё один появился!.. Ещё двое!.. Да их словно этот мрак один за другим порождает, нет им счёта!.. Ну же, хлопцы, задайте им… Отгоните…

И охранник срывающимся от волнения голосом принялся выкрикивать о том, что происходило. Из его беспорядочных выкриков можно было понять, что столкновение произошло, и что разбойники проявляют необычайную ловкость, что наваливаются сразу с двух сторон, и пока воин отбивается от одного – второй уже наносит смертельный удар. И он с такой мукой, будто из него вырывали части тела, выкрикивал, кого теперь зарубили, кто пал с коня, и тут же был поглощён мраком. Вот со страдальческим ликом резко развернулся, вскрикнул:

– Андрея–стрельца зарубили!

– Да быть того не может! – вскрикнул второй брат, и вскочил с лавки, тоже бросился к окну.

А Свист ещё до того как был разбужен Алёша – издал свой коронный, оглушающий свист, от которого у всех кто был в повозке зазвенело в ушах, и именно то после этого свиста и началось преследование разбойниками. За свою выходку Свист получил удар – у него была разбита губа, и, если бы не мольба Оли – он получил бы ещё не один удар за свою выходу. Однако, после этого свиста он замер – сидел словно статуя, и не только не сплёвывал накапливающуюся во рту кровь, но, казалось – совсем не дышал. С этими стремительно завихрившимися событиями про него забыли – и что, право – сидит и сидит, ведь скованный же – какая от него может быть опасность…

События внутри повозки вдруг понеслись с ужасающей быстротой: братья теснились у окна, всё переживали за Андрея–стрельца за иных гибнущих своих друзей, а тут Свист вдруг вскочил, и оказалось, что кандалы и на руках и на ногах уже раскрыты! – он беззвучной, но массивной тенью метнулся на них сзади – растопырил свои ручищи, хотел столкнуть их головами; однако из под скамьи метнулся Жар и на лету вцепился ему в ногу. Тут же брызнула кровь, затрещала кость – раздался мучительный стон, но стонал не Свист – Оля стонала; прижалась к Алёше, зарыдала, и слышалось:

– Прости! Прости – слабая я! Не могу выдерживать!..

Ну а Свист не издал ни единого стона, только лицо его сразу стало мертвенно–бледным; Жар своей тяжестью рванул его к полу, однако ж Свист успел–таки перехватить одного из братьев за плечи, с бешеной силищей рванул его, умудрился упасть сверху – стал наносить страшные удары кулаками – бил без разбора – охранник закричал, стал вырываться. Второй развернулся, хотел было ударить Свиста клинком, но слишком тесно было, да и боялся он в своего брата попасть. Жар, которому впервые доводилось драть человека – всё глубже вгрызался в ногу разбойника – вот отчаянно хрустнула кость – Оля вскрикнула – Свист заскрежетал зубами, и тут же отчаянным усилием вырвал у поваленного им клинок – одновременно второй решился таки – ударил Свиста в голову, но задел стену – удар выдался недостаточно сильным, и только содрал кожу; Свист бешено дёрнулся, и снизу вверх, буквально пригвоздив охранника к потолку, поразил его. В это время первый, уже теряющий сознание от полученных ударов, смог выхватить нож, и нанёс один, но страшный удар в разбойничью шею – клинок вошёл до рукояти, кровь забила фонтаном, Свист дико захрипел, отдёрнулся – истекая, брызжа кровью рухнул к дальней стенке (только тут Жар отскочил от его истерзанной ноги). Рана была смертельна – страшная синева наполняла лик разбойника, глаза темнели… Но не так легко было вырвать жизнь из его могучего тела – нет – он ещё боролся – и вот, шатаясь, поднялся на ноги, двинулся на поразившего его – тот тоже пытался подняться, но тщетно… Вот повозка дёрнулась, что–то ударило по крыше – Свиста качнуло, но он ухватился за выпирающую из стены скобу – кое–как удержался, но колени уже дрожали, подгибались – он всё силился что–то сказать, да не мог – только хрип вырывался, наконец прорвались слова:

– …Прощаю тебя… И ты меня за брата прости… Все меня простите… И я всех прощаю… прощаю…

Тут он повалился на залитый кровью пол – но был ещё жив – уже совсем тёмным, невидящий взгляд устремил на Олю, и она была последней, кому ему довелось видеть в этой жизни; девушка, едва не теряя сознание, бросилась к нему – ведь чувствовала, что он ей что–то пытается сообщить, и, припав ухом к его леденеющим, шипящим губам, расслышала:

– …Пусть… Соловей… выпустит… его… То последняя моя… воля… И пусть… про меня расскажет… Быть может… простите… Прости меня… молю… Любовь…

– Я прощаю, прощаю вас! – рыдала над ним Оля. – Я никогда на вас зла и не держала. Что вы! Бедненький! Бедненький!.. Столько боли!..

– Ты – Любовь. – то были последние слова Свиста…

И вновь по крыше повозки пришёлся сильнейший удар.

Первый из преследователей поравнялся с повозкой, и Ярослав, который смотрел в окно, хорош разглядел его: это был крепкий удалец одетый несмотря на вьюгу в одну рубаху – длинные волосы его придерживала веревочка. Вот он привстал на стременах своего скакуна, сжался и, распрямившись, стрелой пронесся на крышу повозки. Раздался глухой удар по крыше, за окном промелькнула нога и тут же пропала.

Ярослав закричала:

– Дядя ямщик, дядя ямщик, он на крыше, слышите, на крыше за вашей спиной!

Раздались проклятья ямщика и сразу же следом за ними несколько ударов, потом хриплый крик быстро перешедший в предсмертный стон. Оля вскрикнула, Жар ощетинился и завыл.

Вновь раздался свист кнута и новый голос: очень высокий и сильный, такой сильный, что даже в ушах заложило закричал:

– Ну теперь стойте! Разворачивай! – прозвенел в воздухе кнут, потом еще и еще раз, – В лес давай, в лес!

Ярослав, едва сдерживая слёзы, посмотрел в окошечко: во тьме мелькали какие–то контуры, слышалось гиканье, свисты и крики. Сани сворачивали с дороге в темный лес.

– Теперь мы во власти разбойников, – проговорил Ярослав и сел на лавку рядом с безмолвно рыдающей Олей.

Из двадцати воинов посланных Ильей в охрану повозки уцелело лишь двое – они прорвались среди разбойников (и показалось им в тёмном, хаотичном движении бури, что этих разбойников великое множество, многие сотни, целая армия, что, конечно же не соответствовало истине). Итак, эти двое вырвались и их не преследовали…

Спустя минуту или две буря столь же стремительно как и началась, подошла к своему завершению – словно бы и была послана для того только, чтобы скрыть в своей плоти тёмное деяние разбойников. И после ужасающего грохота нахлынула звенящая тишь – утомлённая ветром, занесённая громадными сугробами природа тут же словно в забытьё погрузилась: ничто не двигалось, ничто не светило – небо было завешено низким, недвижимым куполом туч.