Дмитрий Щербинин - Пронзающие небо

И вот они пошли – впереди Алёша, позади – Чунг. Вначале друзья ещё держались за руки, однако ж потом проход стал ещё и сужаться, и пришлось разжать эти объятия, ползти друг за другом на карачках. Проход продолжал сужаться, и как ни клонился Алёша к полу, всё же неровный потолок бил его и по затылку, и спину расцарапывал, каждое новое движенье вперёд приносило новый удар, и уже трещала, гудела голова.

– Говорил же тебе… – хрипел Алёша. – …Тут весь расшибёшься… И кто это прорубал… Как можно было прорубить и пролезть в такой узкий проход… Карлики что ли какие–то… Эй, Чунг! Чунг, ты там ещё?!..

Быть может – и был какой–то ответ, однако же за теми заунывными стенаниями, которые прорывались спереди, совсем не слышал Алёша этого ответа. Тут как шилом голову пронзило: «Чунга уже нет! Поглотила его одна из тех многочисленных трещин, мимо которой проползали!» – и тут же, наполняя паникой, вместе со встречным током тяжкого, смрадного воздуха, понеслись один за другим кошмарные образы грядущего: проползёт он ещё немного, и там проход сузиться настолько, что он застрянет, да так и будет лежать среди этих, давящих отчаяньем стен; одинокий, среди мрачнейших образов он будет постепенно сходить с ума, и в конце концов – станет грызть эти камни, хохотать безумно, а потом и к хору заунывному присоединиться, и будет скрежетать, надрываться вместе с этим хором века, века – всё это в одно мгновенье пронеслось в стонущем его сознании, и вот Алёша попытался вывернуть голову, назад взглянуть – слишком узок был проход, ничего он не увидел, и только очень сильно ударился об очередной каменный выступ. удар был настолько силён, что в первое мгновенье ему даже показалось, что расколот череп – ещё сильнее хлестнуло отчаянье – страстно жаждалось жить, бороться, любить – он чувствовал, что по голове течёт кровь; вот липкая струйка и по лицу побежала, в глаза попала, ещё больше затемнила мир; хотел дотронуться до раны руками, но не мог их так выгнуть, и вообще – всё тело затекло, отдавало болью; почти уже не слушалось его:

– Надо прорываться вперёд, вперёд, вперёд… – несколько раз, словно заклятье повторил он. – …Если бы Чунг полз сзади, так уже давно дотронулся бы до моей ноги – но, может его разбудили… Да – наверняка его разбудили… Что ж оставаться здесь, ждать?! Нет – тело ведь заледенеет; он поймёт – как вернётся, поползёт следом… Что же с головой – почему так гудит?.. Трещит… Эти круги перед глазами?! Всё темнеет, темнеет – неужто пробит череп?!.. Нет же, нет!.. Вперёд! Вперёд! Жить – бороться!..

Он сделал ещё несколько рывков вперёд, и это были судорожные, нерасчётливые рывки, от которых он получил ещё несколько сильнейших ударов. Голова трещала, перед глазами в бездну закручивались ревущие воронки; обильно стекающая по лицу кровь казалось прожигающей лавой. Но вот Алёша разом остановился – ещё раз ударился, но даже и не заметил этого: перед ним темнел скелет – кровоточащие, раскалённые молоты, набаты, тараны забились в голове: «Вот и с тобою тоже самое станется! Это ж твой предшественник, тоже здесь полз, к тем вратам великим прорывался… Вот и ты – ещё несколько движений, и точно также здесь застрянешь!.. А сколько он пролежал здесь, продёргался, проорал, прежде чем обратиться в этот скелет?!..» – и тут же, вторя этому отчаянью, нахлынул ледяной ветер, сжал, до костей проморозил – Алёша знал, что – это Снежная колдунья, и чувствовал себя таким ничтожным, измождённым, она бурей в его голове носилась: «Сдавайся!.. Поворачивай пока не поздно!.. Неужели ты не понял – борьбы тщетна, ты обречён!» – тут одновременно вспомнился купец с Дубградского базара, тот самый, который точно Кощей чах над своими пирогами, вспомнился и рассказ о сыне Дубрава – представилось, что и он станет таким же подлецом, и он вскрикнул:

– Нет – никогда!.. Я расту, слышишь ты?! Расту!.. И я встану вровень с теми воротами, и я распахну их! Я сильнее тебя! Слышишь – я безмерно сильнее тебя, жалкая ты колдунья! Мне известно чувство Любви! Я Человек!..

После этого, Алёша сделал ещё несколько сильнейших рывков вперёд – опять ударился головой, опять треск, звон. кровь заливающая лицо – всё это уже было не значимо; главное вперёд – расти, расти! И вот Алёша врезался в скелет – скелет оказался таким древним, таким хрупким, что сразу же обратился в прах – он уже совсем ничего не видел, перед глазами перемешивалась круговерть из обрывков мрака…

Неожиданно он почувствовал, что головой прорвался в какое–то обширное помещение. Только головой и прорвался – плечи же намертво застряли среди стенок. Где–то совсем близко запищали тоненькие–тоненькие, но всё равно заунывные голоса. Алёша, ещё ничего не видя, и кашляя от набившегося костного праха, смог пробормотать:

– Так и знал – карлики этот проход прорубили.

Тут на его щёку плеснулось что–то, и то зловоние к которому он было привык, усилилось настолько, что он стал изгибаться, но не смог проползти ни вперёд, ни назад – застрял намертво, и тяжесть ледяных каменных сводов тисками сдавливала плечи.

Тут на другую щёку ему плеснулось – и зловоние, но уже совершенно иное зловоние ударило Алёшу; ещё раз – теперь прямо в ноздри, Алёша стал отчаянно чихать, и на некоторое время потерял способность что–либо слышать – когда же приступ прошёл – вновь стали проступать тоненькие, унылые голоса, и по интонациям Алёша понял, что обращаются к нему:

– О славный, славный господин!.. Не угодно ли откушать…

И как только к Алёше вернулось зрение, он увидел перед собою блюдо, кое я не стану описывать, дабы не смущать отвратительностью его читателя – скажу только, что Алёшу чуть не вывернуло на изнанку. Шевелящееся это блюдо едва не касалось его лица, и он, стараясь как можно скорее закрывать рот, выкрикнул:

– Нет, нет – я совсем, совсем не голоден!..

Тогда блюдо отодвинулось в сторону, и перед ним предстали несколько человечков, каждый – не больше Алёшиного мизинца. Человечки были в каком–то рванье, личики у всех настолько однообразные – словно восковые слепки, они подобострастно кланялись, и вскрикивали:

– Чем мы удостоились такой чести?! Ведь уже шестьсот битв к нам не сходил такой Большой, как вы…

Алёша не знал, что ответить, а человечки продолжали суетится, вскрикивали:

– Очень жаль, что вы отказались от такого изысканного блюда – ведь на него ушло пять тысяч ничтожнейших!..

– Как же вы мне это блюдо приготовили? Ведь я же только появился? – на самом то деле это Алёшу совершенно не интересовало, и он спросил так – лишь бы только что–то спросить, лишь бы справиться со звоном в голове.

И тут же запищали, складываясь в один, тоненькие эти голосочки:

– Так ведь уже заранее всё предчувствовали… Да, да – заранее! Слышали ваши голоса величественные! Вы же многими голосами можете говорить…