Артур Баневич - Где нет княжон невинных

— Скажи же наконец, — слабым голосом прервала ее Петунка, — коли уж начала… Я хочу это услышать.

Ленда кивнула.

— Сама видишь, это не типичная история из гербовника. Хвастаться тут нечем. То есть по нынешним меркам. Когда-то на это смотрели иначе и герб зарегистрировали в геральдических перечнях. Он древний, поэтому род его сохраняет, но уже при Альмерике перестали им пользоваться в повседневной практике. Герб остался только в старых документах, которые нельзя переделывать, потому что они станут недействительными, ну и на некоторых фамильных ценностях, слишком дорогих, чтобы их переплавить или превратить в лом. Перечень довольно короткий: двое лат, меч Леомира и уринал Ганека Первого, прозванного Великим. Ну и, надо понимать, княжеские регалии.

— Уринал? — недоверчиво повторил Дебрен.

— Или ночная ваза, ночной горшок, если вам больше нравится. lie делай такой глупой мины. Все перечисленные предметы сохранены потому, что они приносили владельцам счастье, давали силу, ну и повышали престиж.

— Ваза относится к категории…

— Первой и второй. Ганек из хилого и глуповатого мальчишки превратился в величайшего из наших владык, кажется, именно благодаря тому, что пользовался горшком. Это объясняют положительным влиянием золота и драгоценных камней на твердость монаршего зада и возрастание амбиций. Якобы контакт с уриналом — скорее красивым, нежели удобным, — выработал в малыше свойства идеального владыки. Однако, мне кажется, это заслуга магии, которой придворный маг неизвестно зачем насытил вазу.

— Омерррзитеррьно, — кратко прокомментировал Дроп.

— Зато умно и действенно, — возразил Дебрен. — Период общения с уриналом наиболее благоприятен для совершенствования ребенка с помощью мутаций. Малец уже силен, но еще молод. Ну и конечно, нужная дозировка. Регулярные сеансы, открытый путь в глубь тела и идеальный фокусирующий сосуд… Простите, — осекся он, сообразив, какими малоодобрительными стали взгляды присутствующих. — Так, говоришь, на ночном горшке есть герб?

— Тоже, — буркнула Ленда. — Но нас интересуют, насколько я понимаю, те, что на доспехах. Столбомуж с кирасой… ну, тот, которого изобразил Роволетто.

— Отец Вацлана… — пробормотала Петунка. — Не знаю, правильно ли я поняла. Ты хочешь сказать… он был княжеских кровей?

— Если он взял тебя в ягоднике летом, — Ленда заглянула ей в глаза, — это должно было быть в 1429 году. Гвадрика прозвали Частоколом за то, что он никогда не выходил за пределы границы, помеченной столбами. А налетами на Румперку лично руководил лишь потому, что, по его мнению, город принадлежал Бельнице и находился в пределах княжества. Только под оккупацией.

— Ни хрена подобного! — возмутился Збрхл. — Румперка всегда была морвацкой! Это вы ее некоторое время оккупировали при…

— Я только говорю, что так считал Гвадрик, — пожала плечами Ленда. — Спорить с тобой о политике я не стану. А что касается князя, так он и на Румперку-то ходил в лучшем случае едва два-три раза. Походы можно считать по временам года. Первый раз он пошел весной, еще при демократическом режиме, в 1407-м. Кажется, в марте…

— В апреле, — не глядя ни на кого, вполголоса уточнила Петунка. — Мама… мама рассказывала мне о том нападении. Точно апрель.

— Он служил простым офицером, — кивнула Ленда, подтверждая, что поправку принимает. — Из трех остальных мужчин княжеской крови я знаю о двоих, которых в то время демократы тоже в армию призвали как дворян — их охотно использовали в войнах в качестве объектов, подлежащих уничтожению. Но мы говорим не о том походе. — Ленда пожала плечами. — И столбомужа скорее всего тоже ни у кого на латах не было.

— Откуда ты знаешь? — заинтересовался Збрхл.

— Ну… рассуждаю. Я говорила: латы, кроме двух княжеских, не были украшены столбомужами. И уж конечно, не при демократах. Просто чудо, что два этих древних панциря не отдали на перешлифовку как символ несправедливого феодализма. Но поскольку легенды связывают с этими доспехами победоносных вождей, правительство держало их под замком на черный день. Чтобы в случае чего кого-нибудь из княжеского рода вырядить, поставить, как марионетку, во главе армии и трубить в патриотическую трубу, призывая сторонников былого режима. Не знаю, разрешили в 1407 году Гвадрику надеть прадедовы доспехи или нет, но даже если и разрешили, так только ему одному. Никто из кузенов наверняка вторые не получил. Все трое славились воинственностью. Не то что Гвадрик, которого держали в монастыре. Дай такому Бурибору кирасу Ганека Великого, так он тут же за меч схватится и себя владыкой провозгласит. Нет, настолько-то глупыми демократы не были.

— А гвардия? — напомнила Петунка. — Я же говорила: моя мать запомнила герб. Именно в 1407 году. Больше она его никогда не видела. Я — да, но не она. Значит, в 1407 году здесь и гвардия должна была побывать. У тебя неточные сведения.

— У твоей матери что-то перепуталось, — спокойно заметила Ленда. — Подумай сама: откуда княжеская гвардия, если нет ни князя, ни даже княжества? У нас была республика, как у вас в Морваке. Ты слышала, чтобы в республиках гвардии существовали? Тем более носящие гербы поверженных феодалов?

Петунка замерла, слегка приоткрыв рот. Вид у нее был как у человека, который получил по голове невидимой, но мощной палицей. Дебрен нахмурил брови и принялся размышлять. Угрюмый как ночь Збрхл вынул из-за пазухи оселок и начал рассеянно натачивать бердыш.

— Так что, — вздохнула Ленда, — мы имеем дело с четырьмя мужчинами из княжеского рода. Столько их летом 1429 года могло соответствовать описанию. Не знаю, который из них тебя обидел. Гвадриковы взаимоотношения с кузенами строились на демократических принципах: он старался посылать их на каждую войну, чтобы они там погибли и перестали служить потенциальной угрозой. Что ему в общем-то удалось. Сегодня от всей четверки остался он один. Но летом 1429 года в том походе участвовали, пожалуй, все четверо. Демократия еще якобы продолжала верховодить, но уже шла к упадку, а господа из высоких родов крепко ей в этом помогали. Поэтому могло быть и так, что вся четверка ходила в латах со столбомужами. Республика уже была не в состоянии это запретить, а княжество еще не могло, потому что существовало пока как бы полулегально. Вдобавок никто не знал, кто взойдет на престол, когда наконец наступят свобода и феодализм. Поэтому, возможно, все четверо воспользовались княжеским знаком, чтобы поддержать свой престиж в глазах народа. Не обижайся, Петунка, но я не удивилась бы, если и твое несчастье тоже оказалось следствием политической нерешительности, а отнюдь не похоти.

— Не похоти? — обиделся Збрхл. — Ты хочешь сказать, что она недостойна искреннего, спонтанного изнасилования? Ты что, слепая? Ты только глянь на эту картину! Или на нее саму! Это же… — Ротмистр наконец сообразил, что несет, и поспешно вернулся к шлифовке острия. Однако не настолько быстро, чтобы не заметить румянец, покрывший лицо Петунки. И — в этом уже Дебрен уверен не был — нечто вроде вспышки удовлетворения в ее глазах.