Дэниел Абрахам - Предательство среди зимы

Путь в тюрьму шел по спиральной каменной лестнице, такой тесной, что плечи терлись о стены, а голову надо было пригибать. Стражник перед Отой не шел, а карабкался по крутым каменным ступеням. Когда Ота замедлил шаг, второй стражник, сзади, ударил его черенком копья и засмеялся. Ота, поскольку руки у него были связаны, упал на ступени и ссадил кожу с коленей и подбородка. После этого он старался идти как можно быстрее.

Ноги горели, от постоянных уклонов вправо уже подташнивало. Ему хотелось остановиться, сказать: больше не пойду. Все равно его ведут дожидаться смерти, послушание ничего не изменит. Ота сыпал про себя проклятиями — и все-таки шел вперед.

Когда лестница кончилась, он оказался в просторном зале. Небесные двери в северной стене были открыты; перед ними на тугих цепях покачивался на ветру помост, где ждали еще четыре стражника.

— Вы на смену? — спросил тот, который ударил Оту.

Самый высокий из новых принял позу подтверждения.

— Да, эта половина пути наша. Вы все поднимайтесь, спустимся вместе.

Новые стражники повели Оту на лестницу, и пытка возобновилась. К концу пути он почти впал в забытье от боли. Чьи-то мощные руки втолкнули его в комнату, дверь закрылась со звуком каменной плиты, которую надвинули на свежую могилу. Стражник сказал что-то сквозь прорезь в стене, но Ота так обессилел, что даже не пытался разобрать слов. Он долго лежал на полу, пока не понял, что ему расковали руки и сняли ошейник. Кожа на шее стерлась до мяса.

Через дверь просочились голоса и скрип лебедки, опускающей помост с людьми. Наконец остались лишь два голоса, которые говорили друг с другом весело, по-дружески. Слов Ота не различал.

Он заставил себя сесть и осмотреться. Комната была просторной и почти пустой. Возможно, ее использовали как склад или место встреч — если принести стол со стульями. В одном углу стояла миска воды. Еды не было, свечей — тоже, постелью мог служить разве что камень. Из зарешеченного окна шел свет. Ота встал и, превозмогая боль в бедрах и коленях, подковылял к нему. Окно выходило на юг и открывало землю с птичьего полета. Прутья решетки были расположены так редко, чтобы при желании узник мог выбраться наружу и разбиться насмерть. Внизу деловито, как муравьи, сновали уличные повозки. Откуда-то сверху слетела ворона и сделала круг под ним. На черной спине блеснуло солнце.

Ота подошел и тронул засов, но дверь была заперта снаружи. Петли были из кожи и кованого железа — такие зубами не перегрызешь. Ота опустился на колени у миски с водой и попил, сложив руку ковшиком. Затем промыл самые крупные ссадины, а еще треть воды оставил в миске. Неизвестно, когда его решат напоить снова. А садятся ли на окно птицы, и сможет ли он их ловить? Правда, придется жевать добычу сырьем: ни растопки, ни очага… Ота провел руками по лицу и невольно рассмеялся: вот уж лезвия, чтобы побриться, ему явно не дадут! Так и поведут умирать с этой хилой бороденкой.

Ота растянулся в углу, прикрыв рукой глаза, и попытался заснуть. В полузабытьи ему почудилось, что он качается — то ли от побоев и усталости, то ли оттого, что на такой высоте колеблется даже камень.

Маати потупился, помрачнев от досады и гнева.

— Если желаете его смерти, высочайший, — произнес он, взвешивая каждое слово, — соблаговолите хотя бы его казнить.

Хай Мати поднес ко рту глиняную трубку. Казалось, он не вдыхает дым, а пьет его. От сладкой курительной смолы все в покоях было слегка липким. В темном уголке скромно сидел слуга в сине-золотых одеждах лекаря, делая вид, что не слушает. Палисандровая дверь была закрыта. Фонари из матового стекла наполняли комнату теплым светом без тени.

— Я прислушался к тебе. Не казнил его на аудиенции. Дал тебе время, сколько ты просишь, — проговорил старик. — Зачем ты снова на меня давишь?

— У него нет ни одеял, ни огня. За последние четыре дня стражники кормили его три раза. Данат вернется до того, как придет ответ от дая-кво. Если вы не хотите дать Оте большего, высочайший…

— Расскажешь Данату-тя обо всем так же красноречиво, как мне, — сказал хай.

— В этом не будет смысла, если Ота умрет от холода или выбросится из окна, — возразил Маати. — Разрешите мне отнести ему еду и теплый халат. Позвольте мне с ним поговорить.

— Ты ничего не добьешься.

— Я ничего не потеряю, кроме собственных усилий. Кроме того, я перестану вас беспокоить.

— Ты выполнил задание, верно? Зачем ты меня мучаешь, Маати-тя? Тебя прислали найти Оту. Он нашелся.

— Меня прислали выяснить, он ли стоит за смертью Биитры, а если нет, узнать, кто. Этого задания я не выполнил. И не уеду, пока не выполню.

Хай скривился и покачал головой. Его кожа стала еще тоньше, проступили темные вены на висках. Он наклонился вперед, постучал трубкой по железной жаровне со звуком, будто на скалу падает щебень, и изящество его движений не смогло скрыть явной боли.

— Я уж думаю, Маати-тя, не утаил ли ты чего. По твоим словам, ты не питаешь к моему сыну-выскочке особой приязни. Ты привел его ко мне, и по одной этой причине я тебе верю. Но все остальные действия говорят об обратном. Ты утверждаешь, что не он подстроил смерть Биитры, хотя не можешь указать на другого. Выпрашиваешь для пленника поблажки, молишь дая-кво, надеешься…

По лицу старика пробежала судорога боли; скелетообразная рука дернулась к животу.

— По вашему городу бродит тень, — сказал Маати. — Вы назвали ее именем Оты, но с Отой она никак не связана: ни Биитра, ни нападение на меня, ни убийство ассасина не имеют к нему отношения. Посыльные всех домов не сомневались, что он тот, за кого себя выдает. По его собственным словам, он убежал из города еще до нападения на меня и вернулся после того, как убийца погиб. Как же он все это устроил и никому не показался? Никому не назвал своего имени? Почему теперь, когда он в плену, никто не предложил взамен собственную жизнь?

— Если не он виновен, то кто же?

— Я не…

— Кому это все выгодно?

— Вашему сыну Данату, — сказал Маати. — Он нарушил уговор. Не исключено, что шумиха вокруг Оты — уловка, чтобы отвлечь Кайина от истинной опасности. Данат станет новым хаем Мати.

— Спроси его по приезду. Он будущий хай Мати, и если он поступил, как ты говоришь, это не преступление.

— Напали на поэта…

— И ты погиб? Умираешь? Нет? Тогда не ищи у меня сочувствия. Иди, Маати-тя. Отнеси пленнику все, что хочешь. Хоть лошадь, пусть он скачет на ней из угла в угол, если тебе будет приятно. Только ко мне не возвращайся.

Хай принял позу приказа и завершения встречи. Маати встал и изобразил жест благодарности, которой почти не чувствовал.

Маати прошел по коридорам дворца, кипя негодованием. У себя в покоях он огляделся. Еще до аудиенции он собрал целый сверток: хороший шерстяной халат, холщовая торба с ореховым хлебом и сыром, сосуд воды — все должны разрешить. Маати свернул тючок потуже и перевязал бечевой.